Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

И погас свет, и грянул рок-н-ролл. Молодежь напряглась, но танцевать этот старый танец не умела. А старикам он был уже не под силу. Но Белендеев заказал его, видимо, чтобы показать свою неувядаемую энергию. Вытянул за руку в центр адвоката Елену Викторовну, и они стали очень даже лихо выкомаривать всякие броски и вращения под нарастающие аплодисменты собравшихся. И вдруг Алексей Александрович понял, что завидует Белендееву, его раскованности, энергии… А ведь Мишка-Солнце старше его раза в два… Надо, надо заняться собой.

— Можно? — Перед ним давно уже стояла Шура Попова. Смутившись, Алексей Александрович вскочил из-за стола и, естественно, коленом задел его край, отчего стоявшая посередине бутылка шампанского подпрыгнула, соскочила на пол и разбилась.

— Ах, вечно я!.. — бормотал Алексей Александрович, поднимая с пола самый крупный зеленый осколок.

— Это к счастью, к счастью… — лепетала, также приседая, Шурочка.

Подбежали Белендеев и официанты.

— Алексей Александрович! Немедленно оставьте! Это не ваших рук дело…

— Как же не моих! — сокрушался профессор Левушкин-Александров. — Я разбил…

— Вот зануда! — смеялся Мишка-Солнце. — Вас дама приглашает!..

— Извините! — Александр Алексеевич, разогнувшись, обнял за тонкую талию Шуру, она опустила скромно глазки, готовая танцевать, но тут музыка кончилась. — Извините, Шура.

И как-то так вышло — не сразу отпустил ее, смутился сам, и смутилась она. Когда же заиграло старинное танго, Алексей Александрович хотел было сам пригласить ее на танец, но Шурочка уже танцевала с Володей Нехаевым, положив ему голову на плечо. Алексей Александрович поискал глазами Елену Викторовну — она сидела в компании с Кунцевым и Марьясовым. Их жен пригласили молодые ученые, и тяжелые матроны, полуоткрыв рты, как рыбы, ходили взад-вперед, косясь на украшения юных женщин.

Алексей Александрович сел и забылся. Его не беспокоили. А когда он вернулся, как из сна, в происходящее, то увидел: неугомонный Белендеев снова вылез к микрофону, на ресторанный подиум. Подав знак музыкантам молчать, достал из кармана пиджака какие-то бумажки и, помахав ими, начал торжественно зачитывать:

— Со мной едут: Левушкин-Александров… — В зале раздалось «ура!» Его лаборант Володя Нехаев… — Он перечислил около десяти человек, в том числе и Артема Живило, и Женю Коровина, и Вебера с Таней, любимых аспирантов Алексея Александровича. — Но это не все! Моим полномочным представителем здесь остается Кунцев Иван Иосифович. Мы сделаем ваш — наш! — институт филиалом преуспевающего университета в Бостоне! На договорах со мной будут работать: Марданов Вадим Владимирович, Муравьева Анна Константиновна, Золотова Елена Сергеевна… — По мере чтения списка в ресторане наступала полная тишина. Белендеев перечислил практически всех, кто сидел.

Получалось, что отныне весь Академгородок будет работать на него. Спрыгнул со сцены и поднял бокал:

— За наши успехи! За наши Нобелевские премии!

— За успехи! — поддержал кое-кто Белендеева. Но многие почему-то неловко переглядывались и молчали. Словно протрезвели.

«А потому что стыдно, — вдруг сказал себе Алексей Александрович, и кожа на его лице словно замерзла. — Нет, милые… Нет!»

— Алексей Александрович хочет сказать! — зашумели вокруг, увидев его поднятую руку.

— Я, собственно, хотел сказать… — Он медленно встал, стараясь больше не задеть стола (вызвав этим смех), тронул свой нос, и аспиранты, ожидая шутки, засмеялись. — Я, пожалуй, не поеду.

— Что?! Что он сказал?! — ахнул издали Белендеев и побежал к нему меж столами. — Ты что, Алеша?!

— Не поеду.

— Да он шутит! — Белендеев схватил его за длинную руку. — Леша! «Алеха жарил на баяне!..» Или ты пьян?! Очнись, милый! Ты будешь там наш мозговой центр… один из номинаторов фонда…

Алексей Александрович, хмурясь, оторвал руку, ничего не ответил и, сунув кулаки в карманы пиджака, опустился на стул. Белендеев тут же подсел рядом:

— Я же тебе отдаю на первых порах половину своего дома. Тысячу зеленых в месяц… — В ресторане стало очень тихо. — Ну что, что ты такое придумал? — сердито шептал Мишка-Солнце. — Ты же был согласен! Газеты вон пишут…

Алексей Александрович, как будто оправдываясь, пробормотал:

— Чтоб мы очнулись, видно, нужно публичное оскорбление. Весь этот список слышать… Короче, нет.

В зале наконец зашумели:

— Он серьезно?

— Или котировки хочет поднять?

— А куда выше?

— Но если он не поедет… А, Вадим Владимирович?

— Ну не поедет — так не поедет. Что ж теперь, проклятье!

Белендеев, озираясь, бросая растерянные улыбки вправо-влево, тихо увещевал народ:

— Да успокойтесь, он шутит! — И, обняв Левушкина-Александрова, сказал в самое ухо: — Или что, Алексей? Тебя там сломали?

Золотова пробасила:

— Он струсил. Его государство опустило.

— Все за вас болели! — донесся юношеский голос. — Ваши гневные слова в адрес властей предержащих доходили до нас. Вам верили…

— И вот выручили из черных лап! — подхватил Белендеев. — А ты? — Он дудел рядом, как осенняя муха, продолжая время от времени посылать вокруг, как луч света, ободряющую улыбку.

Левушкин-Александров отодвинулся, вытер ладонью ухо.