Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

— Какую поэму? — тихо спрашивала Лия, маленькая женщина с накрашенными красным ртом, врач по профессии. Из-за отсутствия денег у государства она работала теперь лишь три дня в неделю. — А тебе не кажется, что пенсии и на чай с хлебом не хватит? И что ты на этих калориях сочинишь?

Грозно округлив глаза, он отвечал:

— Именно то и сочиню — поэму про время. Как время само вкалывает на меня. Хоть лежи я тут, хоть водку пей — кажный месяц пенсия. — «Кажный» — это чтобы не показаться выспренним. Ближе к народу.

К сожалению, до пенсии было далеко, а писал он мало. Да и кому в эпоху дикого капитализма нужна поэзия? Только ироническая протоплазма еще хоть как-то печатается да всякие рифмованные скабрезности, сочинение коих Володя не мог позволить себе, несмотря на свою нарочито комическую внешность и манеры. Андрей иной раз подначивал его, на ходу шаля и выдумывая глупейшие куплеты:

— Самолет вперед летит турбореактивный. До чего же я пиит творчески активный. Он записку сунул: «Чхи!..» Думал я: пародия, а когда надел очки, получил по морде я.

В ответ на что Володя громогласно, как пещера, в которой работает трактор, хохотал. Потом скривившись, исказив лицо в очередной гримасе — например, один глаз выпучен, а другой зажмурен, а зубы оскалены — молчит минуту, две, три… Худы у него нынче дела.

Он заболел зимой. У него заныл «ливер», как называет он кишочки и прочие внутренности. Жена с трудом вытащила тяжелого на подъем стихотворца в больницу, и там ему выписали много бумажечек: надо сдать анализы на кровь и мочу.

— А что мне анализы сдавать? Я сам знаю — в моем спирте мало гемоглобина… — бормотал он, изображая из себя матерого таежного волка (когда-то поработал пару сезонов в геологии). — Нам это ни к чаму.

Но жена не отступала, и выводы врачей последовали самые мрачные. Ему, конечно, правды не сказали, объяснили — так, язвочка… надо подлечить. Немножко лучами посветим, немножко химией почистим органы.

— Вы бы заодно органы КГБ-ФСБ почистили… — щерился кудлатый Володя и закуривал свой вонючий, наидешевейший (брал на рынке) табак… И глядя на приятеля, Андрей не мог понять: знает Володя об истинном положении вещей или вправду наивен и благодушен, как любой человек, которому не хочется верить, что над ним нависла смертельная опасность.

Жили Орловы на Лесной горбатой улице, автобусом минут двадцать. Как-то ночью, уже после одиннадцати, когда транспорт практически не ходит, к Андрею прибежала Лия, бледная, как ее блузка с розовыми пуговками. Из коротких, сбивчивых слов женщины можно было понять: Володя умирает.

Она не плакала, но было бы лучше, если бы поплакала. Но перед кем плакать? Сабанов все же чужой для нее человек, и только потому она к нему пришла, что они с Володей дружат. У Володи матери нет, отец живет в Подмосковье, с мачехой, довольно угрюмой, если судить по фотографии, женщиной. У самой у Лии родители далеко — в заполярном Норильске…

— Врачи говорят, есть лекарство… — продолжала говорить Лия, заглядывая в бумажку, как будто сама не врач. — Вот, записала… двенадцать миллионов… Но где такие деньги взять? Мать пишет, на Севере по году не платят зарплату. Может, квартиру продать?

Андрей не знал, что и ответить. Он сам был беден, как любой современный музыкант, не работающий на громовой эстраде с прыгающими в дыму полуголыми старыми мальчиками.

— Я думаю, надо все-таки сообщить отцу Володи… ну, не может же не откликнуться. Володя говорил, в космической промышленности… лауреат какой-то премии…

Лия, кивнув, ушла. В памяти взвилась жалобная мелодия из «Адажио» Альбинони… И еще почему-то вспомнился, перебивая, хор-вопль женщин из чаплинского фильма «Огни большого города». Спохватившись, Андрей выскочил проводить Лию, но ее на ночной улочке уже не было — то ли укатила, от отчаяния схватив такси, то ли рыдает где-нибудь за углом…

Миновал месяц — Володю облучали, он стал хмур и безразличен. Лишь иногда, привычно развалясь на диване, разевал рот, как старый лев, — рычал на послушную тихую жену:

— А вот почему ты нам с улицы пива с воблой не принесешь? Вобла — во, бля!.. Так возникло слово «вобла».

— Не стыдно?.. — как бы ужасалась Лия (скорее всего, у нее не было денег). — «Вобла». Гостя бы постеснялся. Видишь, хмурится.

Извинившись и сославшись на желание похмелиться (хотя пить вовсе не хотелось), Андрей, не смотря на протесты Лии и самого Володи, шел за пивом. Володя с наслаждением высасывал бутылку темного «Купеческого» и закрывал глаза. Отец его, как Андрей узнал от Лии, на ее письмо (написанное, конечно, втайне от Володи) не откликнулся. Хотя это ни о чем еще не говорит — может, Орлов-старший в отъезде, за границей. А возможно, и собирается что-то прислать…

Но сегодня-то что делать?! Человек на глазах гаснет. На рынке продают золотой корень, маралий корень, мумие… толченый белоголовник… надо бы все перепробовать. Но таежные лекарства тоже денег стоят.