Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

Ничем не лучше бывшая жена — грудастая, холодная, как пингвин… Когда уходила, Андрей отдал ей телевизор — смотрите свою политику! У него есть свое высекание огня из кремня — скрипка. И уже давно не интересовался новостями, разве что местными. Если застрелили какого-нибудь банкира или хоронят ветерана в орденах — из разговоров в толпе скрипач похоронного оркестра что-то узнавал… Страна катилась черт знает куда.

Правда, Людмила оставила бывшему мужу старенький «кассетник» — пусть слушает до одури свою любимую музыку… И он иногда включал магнитофон, ставил наугад одну из захватанных кассет — там уже не разглядеть надписей, и никогда не знаешь, что сейчас заиграют. Нажимал на «play» — и засыпал… И сквозь сон было слышно, как тренькает и тихо рассыпается веером весенних сосулек на асфальте рояль Моцарта, и жалобно, жалобно поют скрипочки, и взмывают, как ласточки, в небо…

Но сегодня не до сна. И не до музыки. Всю ночь сквозь мглу на него смотрят круглые глаза потерявшего родителей мальчугана, который чувствует музыку так же болезненно и сладостно, как серебряная листва ветлы — ветер… Может, правда, — усыновить? Но на какие шиши растить его?

И еще эта девчонка-женщина… два раза быстро заглянули в душу ее растерянные фиалковые очи… Да кто она такая и что он к ней пристал? Еще не хватало увлечься малолеткой. Тоже мне, Лолита постсоветской эпохи… И все же таится в ее облике загадка… не полная же дура — так мазаться! Видит Бог, есть в лице ее запрятанное страдание… Но ты и ей не поможешь. Гол, как сокол. С гундосой магазинной скрипкой. Хватит! Спать! И забыть — эту прежде всего.

Включил магнитофон — заело, хотел вынуть кассету — потянулась пленка, вырвал метра два… выключил. Спал плохо.

Утром ожесточенно полез под ледяной душ и выскочил на улицу.

Хватит. Он сегодня, он сейчас идет в ненавистный цыганский оркестр — приглашали. Будет играть вместе с кудлатыми веселыми хлопцами, тряся задом, по ресторанам. Там хорошо платят.

Но судьба поворачивает, куда ты не ожидал… Еще не раз Андрей задумается во снах и среди бела дня, что же это такое — случайность в жизни… Случайность — корнями восходит к случке собак? Нет! Случай — безумие с луча лунного… Или: случай — слушай чаянность… Престань, доморощенный лексиколог! Твое дело — пила, смычок. Но ведь и смычок — смыкает… Сомкнутые губы — тайна. Сползаешь с ума? Больше не пьешь.

Так вот, не зайди он по пути к автобусной остановке на почту (вдруг от мамы и сестры письмо?), он бы не встретил никогда ту самую задаваку. И скорее всего, через день-два забыл бы о ней. Сколько можно?..

Но он забрел на почту, здесь у него имелся, как нынче у многих, свой абонементный ящик — в подъездах все жестяные ящички грубо вскрыты, пацаны воруют газеты и письма, а то и просто поджигают (если замочек не отпереть). Андрей открыл дверь в пахнущее расплавленным сургучом почтовое отделение — и увидел в двух шагах: намалеванная маленькая женщина беспокойно роется в открытом отсеке номер 8432. Она в слезах. Вот это да! Заревана. Впрочем, быстро поморгав, вынула красочные журналы, длинные конверты и, сложив в большую кожаную сумку с синими камушками, вышла.

Сегодня она была еще более нарядна, чем обычно, — в розовом и кремовом, вся — как торт. И духи, духи всех стран мира… Но почему плакала?! Не дали на уши золотые сережки повесить? Или ноздрю просверлить не разрешили — сейчас молодежь и в носу украшения носит…

Андрей выскользнул вслед за ней — красотка медленно (может, нарочито медленно? Но она, кажется, не заметила Андрея?) направлялась в сторону краснокирпичного с арками дома. Медленно, но и не глядя по сторонам — опустив голову — прямо монашенка. Но если ты не хочешь ни с кем говорить, пошла вон. Купили тебя с потрохами — и живи.

Однако ноги Андрея сами несли его в ту же сторону — за юной дамой. Вот и подъезд ее. Шаг. Еще шаг. Нажала на кнопки и — исчезла, словно впиталась, как алый дымок в эти алые стены. Новые времена — новые герои. Почему-то полюбили именно этот, так называемый кремлевский кирпич. Но если все так хорошо, почему она ревела?

Во дворе на кривых железных качелях качаются девочки в раздуваемых на ветру юбчонках. Они тоже, как взрослые, в клипсах, кольцах, браслетах. Маленькие мальчишки стреляют из автоматов, валяясь за бревнышками, — стоявший здесь некогда терем разломан. Ничего не жалко богатеньким детям. Надо — родители завтра новый терем закажут. Так что же эта-то юная женщина тут делает?! Может, уборщицей работает, как Золушка? Удочерили — и давай, трудись. Да, да, конечно. Так и есть. А что женщина — сделали и женщиной…

Вдруг Андрей вспомнил — она отпирала абонементный ящик. Надо хоть узнать фамилию. Сердясь на себя (зачем, зачем тебе это?!), вернулся на почту.

На почте работала Люба — смешливая толстая девица с собакой. Запрокинув голову и рассмеявшись: «Ха-ха!..», здоровалась с Андреем: «Привет, холостой патрон». На что он отвечал: «Потому что пьющий.» Вот к ней в раздаточную комнату и зашел Андрей.

Люба разбирала газеты, белый в серых пятнах пес лежал у ее ног, как живой сугроб.