Полустанок

– Где средства, полученные вами преступным путём?

– Объясните, что происходит? В чём дело?!

– Помолчите, гражданочка. Понятые, станьте вот сюда и смотрите. Потом подпишете протокол.

– Что вы ищете? – растерянно шепчу я, едва сдерживая слёзы. Плакать мне было совершенно противопоказано. Я стала хуже видеть. А ведь раньше завидовала людям в очках с диоптрией – тому, что они видят только то, что им хочется рассмотреть.

Конечно, жизнь в лесу приучила видеть не только глазами. Но так сложно отказываться от хороших привычек. Особенно если отличное зрение – одна из них.

Отвлекая себя умозрительными диспутами от публичных проявления слабости, я не заметила, что милиционеры, или, как после рассказывал знакомым сын, «милицейские», пытались перевернуть дом вверх дном. Никакого «дна» и тайников у нас не было. Из драгоценностей – серебряная серьга в моём левом ухе и двухмиллиметровое золотое колечко на безымянном пальце. Денег не было вовсе, до зарплаты оставалось дней восемь. Основная ценность в доме – книги. Частью безвозмездно позаимствованные у родителей, частью подаренные или купленные, а бОльшей частью выпрошенные в библиотеке мебельного комбината перед утилизацией.

Помню, какими глазами смотрел на нас сторож библиотеки, когда мы предлагали ему бутылку водки за возможность выбрать из фондов библиотеки то, что нужно нам. Он строго проверял каждую связку. Просил указать полку, с которой были изъяты тома, и даже некоторые книги заставил вернуть на место, так как «видно, что их стало меньше».

–Но вы же сказали, что завтра их всё равно вывезут и сдадут в макулатуру! Где логика?! То бы у нас было всё собрание сочинений, а так не будет хватать нескольких книг серии.

– Вам читать или на продажу? – строго интересовался сторож.

– Да читать, конечно же!

– Значит, будет так, как я сказал! – поставил точку в споре сторож.– Или заставлю всё выгрузить!

Я хитро глянула на початую бутылку водки и лукаво поинтересовалась:

– А водку выплюнете?

– Да! Легко! – глаза уже нетрезвого сторожа горели праведным гневом в адрес того, кто сомневался в отсутствии у него благородства.

– Ой, да, конечно! – не скрывая сарказма, воскликнула я, пока не одёрнул муж:

– Ты пришла за книгами или поскандалить?

Мы перевязали стопки книг шпагатом, упаковали в мешки и покинули здание библиотеки. Приходили дважды, принесли две бутылки водки и спасли книг столько, сколько нам дали унести. Прочие погибли и, превращённые в мелкую кашу, были разлиты по формам и высушены. Произведения Дюма и Гашека, Горького и Достоевского, Толстого, Паустовского, Гоголя и Шукшина! Множество славных мыслей, выраженных словами родной речи, превратилось в безликое месиво для подстаканников и картонных коробок. Да… какая же была каша в голове у того, кто позволил сделать это…

– Так где всё же деньги? – неприятный голос начальника охраны прервал мои воспоминания.

– В Швейцарском банке, – устало пошутила я. – О чём вы, милейший?

Тут в разговор вмешался милиционер, доселе молча наблюдавший за происходящим:

– Неужели вы не видите, что эти люди беднее церковной мыши? У них даже красть нечего. Не понимаю, зачем им замки на дверях.

– Да это чтобы мыши не сбежали. Насильно держим! – поддержал разговор муж.

Во всей этой истории мне не нравилось два обстоятельства. Первое – что нас оклеветали и второе – что клевете поверили и, что называется, «дали ход».

– Так, нам здесь делать нечего, – сказал милиционер. – Собирайтесь, – обратился он к своим помощникам. – Заявление писать будете? – поинтересовался уже у меня.

– Какое?

– Вас оболгали. Имеете право.

– У нас нет лишнего времени на разбирательства с подлыми людьми, – ответила я. И посмотрела, не скрывая осуждения, на одного из понятых – лысого усатого трепача – и на начальника охраны заповедника.

– И думаю – нет, уверена, что нас не устроит любая компенсация, предложенная судом. Ну не на дуэль же мне их вызывать, в самом деле. Дело чести вне компетенции суда. А у этих людей её нет, как нет и совести.

Я вздохнула и попросила:

– Ушли бы вы все отсюда к чёртовой бабушке, а?

Милицейский чин кивнул согласно, махнул рукой, приказывая всем покинуть наш дом. Выходя последним, он шепнул тихо:

– Вечером заеду.

Я удивлённо приподняла брови, поджала было недовольно губы, а потом кивнула в ответ – мол, всё равно.

Мы недолго провозились с уборкой. Пододвинули кресла к нашему круглому столу, прибрали постель, расставили посуду. Хуже всего дело обстояло с книгами.

Нарочно наши недавние посетители их не портили, но, вывалив скопом на пол, повредили переплёты некоторых томов. Короленко, Туренев. Было обидно. Особенно Тургенева было жаль. Книжечки тоненькие, середины прошлого века. С нежными рисунками на титульном листе. Тургеневские барышни под летними зонтами.

Лишь только стемнело, с улицы послышался звук мотора милицейского УАЗика. Сын выглянул в окно и, сурово насупившись, произнёс:

– Милицейские опять приехали.

– Как и обещали, – отозвалась я.

В дверь постучались, и давешний капитан милиции вошёл в кухню. В его руке был портфель.