– Никто не должен знать! Я не в силах вернуться… не в силах, слышишь? – Голос его дрожал от страха.
– Но тебя не могут заставить, правда?
– Могут… Меня вернут обратно. Непременно! А я этого не выдержу!
Его пальцы инстинктивно сжали руку Димити, впившись в нее, точно зубы хищного зверя. Но она не пыталась вырваться, а только успокаивала его, гладила по голове и шептала что-то ему на ухо, пока он снова не затих.
– Я спрячу тебя, мой любимый. Никто не узнает, что ты здесь, со мной. Никто не причинит тебе зла, обещаю.
Постепенно он ослабил свою хватку, а потом вообще отпустил ее руку и уставился в пол пустыми, как только что загрунтованный холст, глазами.
– Ты ведь вернешься, правда? – спросил он, когда Димити наконец пошла к двери.
Она чувствовала себя более сильной, чем когда бы то ни было. Более цельной, более уверенной в себе. Все вдруг встало на свои места. Так во время снегопада каждая снежинка ложится туда, куда нужно. Димити улыбнулась:
– Конечно, Чарльз. Я только найду какую-нибудь куртку, чтобы ты не замерз по дороге в «Дозор».
– Да, но не оставаться же ему здесь, неужто не понятно? – сказала Валентина, затыкая себе нос и щурясь от неприятного запаха.
Димити вывела мать из своей спальни, где на узкой кровати лежал Чарльз, и тихо закрыла за собой дверь.
– Он останется здесь. Это мой мужчина, и я должна о нем заботиться.
Она пристально посмотрела на мать, и Валентина ответила ей тем же. Димити быстро выдохнула, засучила рукава и приподняла руки, готовая к схватке. Сердце в груди билось медленными, размеренными ударами.
– Он здесь не останется. Поняла? Не хватало нам только укрывать дезертира. Здешние не упустят такого шанса, чтобы доставить нам крупные неприятности. Неужели не ясно? Как долго, по-твоему, ты сможешь его прятать? Здесь все про всех знают. Кто-нибудь его непременно увидит…
– К нам заходят только твои гости, – фыркнула Димити.
– А то, черт побери, я этого не знаю, моя девочка! И не забывай, что именно они обеспечивают нам крышу над головой и еду на столе, которой едва хватает для двоих. Так что нам совсем ни к чему бесполезный мужчина, которого тоже придется кормить.
– Они, может, и заставляют твою кровь быстрее бежать в жилах, но наша еда – дело и моих рук!
К попытке Валентины дать ей оплеуху Димити была готова. Она перехватила материнскую руку и держала ее в воздухе. Обе дрожали от напряжения.
– Итак, ты наконец решила со мной подраться, – произнесла Валентина, скривившись. – И, спрашивается, из-за кого? Из-за бедолаги, который сейчас лежит в твоей спальне? Вот как? Из-за этого ходячего недоразумения? Из-за человека, который воняет собственным дерьмом и вздрагивает при звуке шагов? Вот из-за кого ты готова со мной сразиться впервые за столько лет?
– Да! – без колебаний заявила Димити.
– Ты его любишь или считаешь, что любишь. Это понятно. Чего еще ждать от дурочки, которая еще ни разу не спала с мужчиной. Поверь, в этом я не вижу ничего удивительного. Но вот что я тебе скажу, а ты слушай внимательно. Это мой дом, а не твой, и в нем нет места для этого человека, который не сможет зарабатывать деньги и способен довести нас до тюрьмы. Ты меня слышишь? Он жить здесь
– Нет, станет.
– Ему здесь не место, заруби это себе на носу! Выметайся вместе с ним в «Литтлкомб», если хочешь. Я об этом не заплбчу.
– Мы не сможем жить там… нас уж точно заметят. Потребуется платить за аренду, и жители деревни увидят свет в окнах…
– Ну, это уже не мои проблемы. У меня и так их довольно, а добавлять новые мне ни к чему. Делай с ним все, что захочешь, но только не у меня в доме.
– Мама,
Она знала, насколько бесполезно умолять Валентину, и только отчаяние могло заставить ее предпринять еще одну попытку. Внутри у Димити все сжалось. Презирая себя, она схватила руки матери, стараясь ее убедить:
–
Но Валентина оттолкнула дочь и предостерегающе подняла указательный палец. Грязный палец, показавшийся Димити символом родительского проклятия.
– Чтобы его не было здесь к утру. Его или вас обоих, как тебе больше нравится. А то я сама сдам твоего миленка в полицию. Поняла?