Полынь (СИ)

Красный Дом – в Средней Азии - дом терпимости. 

Кауши, кавуши – обувь без задников, с высоко загнутыми носами. 

3. Где ты, небо?

Если бы Руфин оказался в преисподней, он бы меньше испугался.

А впрочем, он поначалу и решил для себя, что он в преисподней. Что-то похожее на склеп, у полуразрушенной стены горит костёр. А на нём громадный котёл. Старики говорили, что в таких грешников бесы варят. Грубые голоса вдали, там - у костра. Тёмные тени – бесы. Руфин попытался приподняться. К нему метнулась самая страшная тень. Он закаменел от страха.

- А-а-а, очнулся, сладкий? – Красная в отсветах костра рука потянулась к нему, схватила за ворот. – Узнаёшь?

Он узнал глаза. С густыми ресницами, как у отца, с бездонной чернотой, с синеватыми белками. С волчьим взглядом.

Ещё зимой они столкнулись на тропинке у колодца.

- Привет тебе, певун! – Сильная рука крепко держит поводья горячего скакуна.

Он тогда не понравился Руфину. И он опустил глаза и обошёл всадника молча.

И тогда всадник хохотнул:

- Жди сватов, красавец!

Он не понравился отцу. Отец даже в дом не пустил наглеца, не повёл и бровью, услышав, как звякнул оземь тяжёлый кошель с серебром. Нет.

Нет и нет! Он никогда не поедет в те места, где, прикрываясь волей Богов, плохо относятся к женщине.

Где его сына запрут в золотую клетку.

И теперь Руфин думал, что лучше бы ему очнуться в настоящем аду.

Руфин сжался от ужаса. Это заметили:

- Послушай, а он не припадочный?

- Никак нет, господин. Я про всё вызнал. Он у Саббаха был в учениках. Учился грамоте и письму, игре на лютне.

- Спасибо придурку Саббаху. Вот только лютня ему теперь ни к чему! – И дьявол рассмеялся.

Руфина колотило от ужаса. О Боги пресветлые! призовите меня в покои ваши.

От страха затошнило.

Тяжёлая рука схватила за ворот. Приподняли, тряхнули, как котёнка. В нос ударил винный перегар:

- Вставай, паскудина! Хватит овечку из себя строить! Брачное ложе готово!

Он хохотал и кривлялся. Бил, горя лютой ненавистью. Макнул в ведро с водой головой и держал, не давая вырваться захлёбывающемуся в ледяной колодезной воде пленнику. Снова бил. Неизвестно за что.

На сто лет вперёд…

***

Где была ночь? Где был день? Всё слилось в ужас и боль.

Море боли…

Ночами напролёт он терзал мальчика. Пьяный, безобразный, похотливый. Жестокий. Он терзал, вколачивая хрупкое тело в дорогие ковры. Бил. Снова брал истекающего кровью мальчишку. Бил не глядя, во что ни попадя. Мольбы и слёзы лишь ярили насильника, и он хватался за кнут. Он топтал сапогами с подковами. Он вытирал пыль со своих сапог роскошными волосами пленника. Плевал в осквернённое корчащееся тело. Он бил ногами в лицо, если видел слёзы в громадных синих глазах. Губы у маленького мученика уже не заживали.

Он говорил такие подлые слова, каких Руфин отродясь не слыхал. Он не понимал этих слов. Не понимал, за что его так называют. Только чувствовал, что это подлые и грязные слова…

Это по ночам.

А днём его душу изничтожал лекарь. Учёный человек. Святой человек. Монах.

Смирение.

Послушание.

Смирение.

Послушание.

Подчинение.

Почитание.

Глаза отрока всегда долу – учил.

Уши отрока всегда открыты к пожеланиям господина – учил.

С него содрали его наряд. И швырнули его в огонь. А Руфину кинули изодранную женскую рубашку и тряпичные чувяки.

- Скромность и послушание – украшение отрока. Вера в Богов – украшение отрока. Молись, молись, молись!

И он взмолился:

- Боги! призовите к себе!

И святой человек бил крупными янтарными чётками строптивца. По губам, разбитыми сапогами его духовного сына:

- Богам нельзя досаждать просьбами, невежа! Богам должно лишь возносить благодарственные молитвы!

А ещё их можно восхвалять.

- У Богов тысячи имён и все они в превосходных степенях. Их придумали, чтобы возносить их величие… - Закатывал набожные глаза набожный монах, колдуя по утрам над истерзанным телом мальчика.

- Какой же ты бесчувственный. Я тебя учу-учу, а ты даже не поблагодаришь. Мне с тобой, грязной потаскушкой, и говорить-то зазорно, а не то, что лечить тебя. Я снисхожу к тебе с милостью лишь потому, что мой духовный сын просил меня. Благодари, тварь!

- Благодарю, - еле шевелил разбитыми губами Руфин.

- Да не так, невежа! – Сердился святой человек. – Повторяй!

Сухонький кулачек ткнулся в бок. Руфин дёрнулся от боли, застонал.

- Благодарю вас, Боги, что хозяин мой взял меня в свой дом. Благодарю вас, Боги, что святой человек касается моего скверного тела, что он учит меня приличиям и послушанию. Повторяй!

И Руфин, глотая кровь и слёзы, послушно повторял чужие слова.

Пока однажды утром он не остался лежать на залитом кровью ковре. Просто не сумел встать. Синие глаза закатились, а лицо посерело. И слуги не решались подойти к умирающему мальчику – хозяин обещал лично запороть насмерть любого, кто посмеет помочь мальчишке…

Его спасли жёны хозяина.