Полжизни

И тутъ я почувствовалъ, что «эта аристократка» взяла нотой выше меня. Она сказала «разумѣется» на то, чѣмъ я хотѣлъ ее раззадорить. Да нея это было въ порядкѣ вещей, Стало-быть она — моего лагеря человѣкъ, уже пережившій внутренно то, что я «открылъ» на хуторѣ. Еслибъ она этого уже не пережила, въ ней не было бы такого спокойствія. Но это же остановило во мнѣ всякое дальнѣйшее изліяніе. О чемъ же разглагольствовать, когда она это знаетъ и даже благодаритъ меня за то, что, ей сразу открылся по душѣ.

До возвращенія домой графа я сидѣлъ съеженный, хотя разговоръ графини шелъ плавно, просто, по-домашнему, и я не чувствовалъ ни малѣйшей «свѣтской» неловкости.

Она не ставила мнѣ никакихъ вопросовъ, но говорила такъ, точно она знала меня вдоль и поперекъ: какъ я воспитался, гдѣ я до сихъ поръ жилъ, что меня можетъ интересовать въ Москвѣ. Еслибъ она при этомъ приняла тонъ покровительницы, я бы - сказалъ ей какую-нибудь грубость, а то нѣтъ: она «развивала» разныя соображенія насчетъ того, какъ мнѣ лучше воспользоваться моимъ житьемъ въ Москвѣ, — и все это тономъ пріятельницы, или много-много сестры, поболѣе меня видѣвшей. Она указала мнѣ на университетъ, на студенческіе кружки, упомянула о двухъ-трехъ домахъ, куда бы графъ могъ свезти меня потому, что тамъ очень горячо интересуются «этимъ» (и я понималъ чѣмъ), на театры, на разные курьезы Москвы вплоть до Охотнаго ряда и трактирнаго заведенія Турина.

XVIII.

Графъ облобызалъ меня, найдя въ угловой все на томъ же стульчикѣ. Онъ точно старался перевзойти самого себя въ гуманности своего обращенія со мной, но я уже не замѣтилъ его хуторской болтливости. На него наведенъ былъ особый лакъ городской безукоризненности. Графиня мало глядѣла на него, когда онъ говорилъ, но онъ положительно прислушивался къ своимъ словамъ и какъ будто смотрѣлся въ какое-то невидимое зеркало. Это первое впечатлѣніе не обмануло меня. Вообще онъ рядомъ съ супругой показался мнѣ гораздо мельче, тревожнѣе и ординарнѣе, чѣмъ въ одиночку, у Стрѣчковыхъ, и оба раза на хуторѣ. Онъ въ сущности метался, хотя все это вставлено было въ мягкія формы. Графиня же точно про себя вела тайный контроль, и ни одна жилка на ея лицѣ не двигалась, ни одинъ звукъ въ голосѣ не поднимался.

А все-таки она жила каждымъ нервомъ и каждой мышцей своего мраморнаго тѣла.

Къ обѣду вышла изъ внутреннихъ апартаментовъ англичанка, съ темными веснушками на широкомъ красноватомъ лицѣ, и съ нею дѣвочка, лѣтъ такъ шести-семи, худенькая, длинная, очень бѣлокурая, въ локончикахъ и темненькомъ платьицѣ съ голыми икрами. Я въ первый разъ видѣлъ такую шотландскую наготу. Она присѣла мнѣ и тихо, изъ подлобья, улыбнулась. Графъ поцѣловалъ еи въ темя. Графиня сказала что-то, для меня тогда непонятное, англичанки, но на дѣвочку не посмотрѣла и указала мнѣ на мѣсто около себя, противъ графа.

«Дочь ихъ сіятельствъ, подумалъ я и, вглядѣвшись въ нее, прибавилъ: вотъ ужъ, подлинно, — ни въ мать, ни въ отца».

И въ самомъ дѣлѣ, въ ней не было ни одной черты, общей съ графомъ или графиней. — «Можетъ быть пріёмышъ», передумалъ я; но меня этой малолѣтней дѣвицъ не представили и объ ней ничего за столомъ не говорили.

Передъ графиней, въ сторонкѣ отъ прибора, стояла маленькая серебряная солонка, сдѣланная точь-въ-точь какъ мужицкая «солоница» съ подъемчатой крышкой и разными косячками. Я не безъ любопытства поглядѣлъ на графиню, когда она, разливъ всѣмъ супъ, открыла крышку солонки и пальцами взяла щепотку простой, нетолченой соли и вкусно такъ посолила. Ея бѣлые, крупные пальцы при этомъ сложились въ красивую щепоть.

«Экая баба, подумалъ я, и соль-то по-своему беретъ, по-мужицки».

Выходило это у нея просто, истово, точно такъ и быть слѣдуетъ, по крайней мѣрѣ для нея — графини Кулдасовой. Видимо было мнѣ, что никто на это и вниманія не обращаетъ, но графъ, и miss, и дѣвочка брали соль изъ маленькихъ хрустальныхъ солонокъ. Передъ ыоимъ приборомъ стояла также хрустальная.

Графъ постарался «оріентировать» меня въ Москвѣ. Но его слова были уже вторымъ изданіемъ того, что я слышалъ отъ графини. Послѣ обѣда онъ увелъ меня въ кабинетъ, гдѣ мы курили и пили кофе, и сейчасъ же заговорилъ о томъ, какъ онъ меня ждалъ, чтобы познакомить съ «назрѣвающимъ движеніемъ». Объ англійскомъ клубѣ и его вожакахъ отъ выражался съ улыбкой; но не преминулъ прибавить, что «надо и ихъ послушать иногда». Тутъ же онъ мнѣ сообщилъ, что до конца зимняго «сезона» отправится «послужить такому дѣлу» въ нашу губернію.

— Мы съ вами поработаемъ, Николай Ивановичъ, сказалъ онъ, указывая на свое бюро; я уже много кое-чего набросалъ. Но сначала развлекитесь.

Слушалъ я его, но въ головѣ у меня была «настоящая» хозяйка дома, съ ея «разумѣется», мужицкой солонкой и мраморнымъ лицомъ. Мнѣ ужасно захотѣлось быть одному, и я солгалъ графу, пожаловавшись на дорожную истому. Онъ отпустилъ меня въ восьмомъ часу наверхъ, и, когда я уже пожималъ ему руку, онъ спросилъ со сдержанной усмѣшкой:

— Вы не чувствуете никакой неловкости въ обществѣ графини?