Полжизни

— Слишкомъ что-то сладко, Николай Иванычъ, счастье небольшое: моя дочь, кажется, не съ очень быстрой головой… Начните, если у васъ достанетъ времени.

И тотчасъ же она перешла къ дѣловой темѣ, какъ бы желая показать мнѣ, что не слѣдуетъ забывать про главную цѣль, стоящую выше всякихъ Наташъ.

Она мнѣ сообщила, что графъ уѣхалъ, совершенно довольный мною, и готовъ безусловно одобрить всѣ мои распоряженія.

Пришлось докладывать ей, какъ я думаю повести дѣло постепеннаго уничтоженія барщины и подготовлять крестьянскую общину къ волѣ и пользованію земельными угодьями. Я не побоялся даже сразу закинуть надежду, что, быть можетъ, графъ подаритъ имъ кое-какую землицу не въ счетъ выкупа, о которомъ тогда уже толковали, а то такъ и просто откажется отъ выкупа.

— Приведите его къ этому, сказала графиня сдержанно, что-нибудь онъ сдѣлаетъ. Я не-прочь подѣлиться съ крестьянами въ моихъ имѣньяхъ.

Я вопросительно поглядѣлъ на нее.

— Вамъ извѣстно, Николай Иванычъ, что графъ поручилъ вамъ только свои имѣнья. Я въ сторонѣ. Мнѣ, какъ вашей союзницѣ, не пристало пользоваться вашими услугами. Но все, что вы сдѣлаете, какъ распорядитель имѣній графа, то пригодится и моимъ крестьянамъ.

Я тогда не совсѣмъ понялъ эту деликатность; но полный смыслъ ея словъ вскорѣ открылся.

Мое главноуправительство получило для меня двойную цѣну: идти прямымъ путемъ къ самой лучшей цѣли, какую только могъ имѣть человѣкъ въ моемъ положеніи, и сближаться этимъ самымъ съ женщиной, предъ которой я такъ всепѣло преклонялся.

Вечеромъ того же дня, возвращаясь изъ конторы, я остановился въ коридорѣ передъ дверью въ залу. Оттуда неслись звуки рояля. Играла графиня. Въ Москвѣ я ни разу не слыхалъ ея игры, не обращалъ даже никакого вниманія на инструментъ, стоявшій въ залѣ. Музыка была для меня до той минуты terra incognita, а порыванія къ ней таились во мнѣ, даже въ предѣлахъ моего убогаго пѣвчества.

На цыпочкахъ вошелъ я и прислонился въ стѣнѣ, за печкой, бросавшей длинную тѣнь на полъ полуосвѣщенной залы. Звуки, выходившіе изъ-подъ пальцевъ графини, защекотали меня неиспытаннымъ еще ощущеніемъ. Въ нихъ было что-то милое, игривое, точно какой задушевный разговоръ, прерываемый шуткой и тихимъ смѣхомъ, гдѣ-нибудь въ уютномъ уголку, зимнимъ или осеннимъ вечеромъ. Пьеса скоро оборвалась. Графиня перевернула листъ тетради, сдѣлала небольшую паузу и заиграла совсѣмъ другое, — тихое, широкое, уносившееся неизвѣстно куда, безконечную какую-то грезу, въ которой звуки переливались чуть слышно и тонули въ дрожаніи неопредѣленныхъ и сладкихъ отголосковъ.

У меня защемило на сердцѣ, и небывалый слезы выступили нежданно-негаданно на глазахъ. Я закрылъ ихъ. Смолкли звуки и больше не возобновлялись.

— Кто тамъ? окликнулъ меня знакомый голосъ, отъ котораго я чувствовалъ каждый разъ внутреннюю дрожь.

Я вышелъ изъ своего теинаго угла.

— Это вы, Николай Иванычъ? Какъ притаились! Вы охотникъ до музыки?

На эти вопросы я только отвѣтилъ:

— Что вы такое играли, графиня?

— Это — Шуманъ.

Для меня имя Шумана было тогда — пустой звукъ.

— А самая-то пьеса, что такое?

— Первая называется «am Kamin» — у камина.

— Такъ и есть! обрадовался я заглавію.

— А вторая называется «Träumerei.»

— Грезы, перевелъ я вслухъ.

— Вы по-нѣмецки знаете?

— Маракую.

Съ чистосердечіемъ ребенка сознался я графинѣ, что въ музыкѣ — круглый невѣжда; а теперь увидалъ, какъ она на меня сильно дѣйствуетъ. Не скрылъ я ей и комическаго эпизода моего пѣвчества.

XXXIII.

Пѣніе повело за собою и другіе уроки. Графиня нашла, что мнѣ слѣдуетъ познакомиться съ итальянскимъ языкомъ, хоть настолько, чтобы читать тексты романсовъ и аріи. За итальянскимъ пошелъ и французскій. Меня заставили прочитать вслухъ нѣсколько строкъ изъ какого-то романа. Произношеніе у меня было убійственное. Я выговаривалъ почти всѣ буквы словъ и съ носовыми звуками, въ родѣ «on», никакъ не могъ совладать. По учительница моя съ невозмутимымъ лицомъ поправляла меня и доказывала, что я до тѣхъ поръ не выучусь порядочно языку, пока не образую свой слухъ.

Я долженъ былъ съ ней безусловно согласиться.

Наташа оказалась совсѣмъ не такая тупица, какъ предваряла меня графиня. При урокахъ моихъ обыкновенно присутствовала и миссъ Уайтъ. Она тоже пожелала заниматься со мною по-англійски, должно быть по распоряженію графини. По крайней мѣрѣ главная моя учительница, проэкзаменовавъ меня по части англійской литературы, въ которой я оказался крайне невѣжественъ, заявила то мнѣніе, что учиться языку никогда не поздно. Я и съ этимъ согласился.

Всѣ мои вечера были биткомъ набиты уроками, какъ у самаго прилежнаго школьника; утромъ я училъ Наташу и съ полудня до обѣда сндѣлъ въ конторѣ. Съ графиней мы проводили цѣлые вечера; но я ея все-таки не видалъ. Со мной занималась старшая сестра-воспитательница, показывающая мнѣ азы; но женщина, мать, жена, чувствующее и страдающее существо не открывалось мнѣ ни въ одномъ звукѣ, ни въ одномъ жестѣ, ни въ одномъ намекѣ.