Помни обо мне

Нет, этого я не рассказывала. А вот о строении и уязвимых точках человеческого тела, оружии и ситуациях, когда спасает не клинок, а слово, о законах: людском и высшем, что обязывает искупить каждую отнятую жизнь покаянием, я говорила свободно. И несколько раз поймала себя на том, что почти улыбаюсь, настолько не похоже и одновременно похоже это было на наши первые беседы с наставницей. Эльга же слушала. Запоминала так быстро, как не удавалось в свое время мне, и требовала еще. Похоже, в конце концов я попалась на то, что Бернарт однажды назвал очарованием пытливого ума. И, как бы странно это ни звучало, начала находить в этой роли удовольствие.

Недостаточное, впрочем, для того, чтобы связать себя с Ее Высочеством дополнительными обязательством. Однако неожиданное предложение Эльги оказалось как нельзя кстати — ведь вечером его сиятельство ждал от меня ответ. И готова спорить на один из моих ножей, не сомневался в моем восторженном согласии.

Но вечером Лизетта и Жоржетта Валлон, сияя шелками, серебряной парчой и драгоценными камнями слишком крупными для их тонких шеек, возжелали усладить наш слух пением. И по их напудренным лицам, можно было без труда прочесть, что каждая с превеликой радостью попросила бы из музыкальной комнаты всех, кроме маркиза. Тот, разумеется сидел на первом ряду, подле гордых родителей и хвалил исполнительниц так горячо, что после возвращение в отведенные нам покои Эльга потребовала немедля отрепетировать с ней несколько кансон. Я согласилась. Всем нужны маленькие победы, да и мне стало интересно, как быстро научится возжелавшая реванша принцесса, которая — о, чудо из чудес! — пообещала выучить несколько новых песен на мой выбор. Воистину, при умелом подходе, даже тщеславие можно поставить на службу добродетели.

Маркиз, забодай его коза святой Хейдрун, перехватил меня после завтрака. В музыкальной комнате, куда я, незаметно, как мне казалось, выскользнув из столовой, спустилась за лютней и сборником канцон графини де Диа. Они, лаконичные и яркие, как нельзя лучше подходили к тембру и экспрессивной манере Эльги. Я слышала, как открылась дверь, но решила, что это горничная, и что куда важнее сейчас не оглядываться, а невредимой спуститься с лестницы, приставленной к высокому стеллажу. И только когда ухо мое поймало уверенный перестук каблуков и трости о светлое дерево, я вонзила ногти в сафьян переплета и тихо призывала на голову его сиятельства все известные болезни. Включая родильную горячку.

Судя по приближающимся шагам, шел он ко мне. И шел почему-то куда быстрее обычного.

— Какой приятный сюрприз, — прозвучало за спиной как раз когда нога моя коснулась пола.

Святая Интруна, даруй мне терпения!

Выдохнув, я обернулась и уперлась взглядом в кружево шейного платка, подбородок, гладко выбритый с легкой тенью ямочки, и донельзя уверенную улыбку.

Приятный, возможно, сюрприз — ни в коем случае.

— Ваше…

Я начала опускаться в реверансе, но меня остановило тихое:

— Нет. Встаньте.

Я подчинилась и пять ударов сердца рассматривала роскошное шитье и золотые пуговицы на полночной синеве атласного камзола.

Будь мы равны, я сейчас не склоняла бы голову, не стояла безмолвном в ожидании, когда мужчина повторит свое сомнительное предложение, и улыбки своей, едкой, как сок гераклеума, прятать не стала бы. Но жонглерка без роду племени не ровня кузену короля, а потому я стояла, опустив взгляд. Молилась, чтобы разговор этот закончился быстро и, да смилостивится надо мной Всеотец и святая Интруна, без крови.

— Как вы себя чувствуете?

Мягкие участливо-бархатистые ноты в голосе маркиза манили, точно изумрудная зелень Брокадельена. Но помня, сколь обманчивой может быть эта мягкость, я только сильнее стиснула пальцы.

— Боюсь, я не смогу петь в ближайшие дни, ваше сиятельство.

— Я не спрашивал, — в голосе маркиза мелькнула досада, — можете ли вы петь. Я спросил… Да посмотри же на меня, Алана.

Я вдохнула полной грудью, тщетно пытаясь болью смыть полыхнувший пожаром гнев. Как странно, раньше подобное обращение меня почти не задевало, как не оставляла равнодушной грязь на городских улицах или снег зимой. А сейчас я сжимала книгу так сильно, словно пыталась, подобно святому Эффламу, добыть воду оттуда, где ей быть не дано.

— Алана?

Отступив на полшага, я резко вскинула голову.

— Как ты себя чувствуешь? — все еще мягко спросил маркиз и, протянув руку, коснулся моих побелевших костяшек.

Его пальцы пахли сандалом, а поглаживание было теплым, почти дружеским. Почти настоящим. От неожиданности я на мгновение утратила дар речи.

— Намного лучше, — сказала, когда удалось совладать с дыханием и голосом, — хвала святой Интруне и молитвам сестры Марии-Луизы.

— Хорошо, — улыбнулся его сиятельство какой-то совершенно незнакомой мне улыбкой. — И на будущее, когда мы вдвоем, нет нужды соблюдать протокол.

Потерявшись — всего на миг — в искрящейся синеве его глаз, я пропустила момент, когда пальцы маркиза коснулись моего подбородка.