Помни обо мне

— Всеотец сохрани нас от такого счастья, — многозначительно улыбнулась сестра Мария-Луиза. — А что касается энна Берколя, да Его Величество назначил его суперинтендантом. Подожди, — она подняла руку, — дай мне закончить. Возможно, однажды энн Берколь, сын купца, хоть и небогатого, получит титул и право внести свое имя в «Метрику». Таков мир мужчин, Эльга, но даже там есть незримые законы, которые переступать не стоит. Вспомни, что случилось, когда Хартвейг, Всеотец прими его душу, в завещании признал Дарьена принцем крови?

Слезы. Эльга много плакала и, кажется, заболела. И женщина в черном голосом Ее Величества что-то спрашивала у сестры Галены, а потом ушла, так и не приблизившись к кровати. Эльга ждала отца, и не понимала, как он, отправляясь на охоту, мог оказаться далеко-далеко. За радужным мостом и золотыми вратами, которые суждено миновать только истинно добродетельным. Она ждала, засыпая и просыпаясь под молитвы сестры Галены и тяжелые всхлипы старой Берхед, но отец не приходил. И Дарьен почему-то тоже, а потом пришел Хильдерик и сказал, что Дарьену пришлось уехать. Далеко, пусть и не так далеко, как отцу.

— Дарьен — мой брат!

Она поначалу и правда верила, что он отправился собирать для нее сказки со всего мира. И это было секретом, о котором нельзя было говорить ни с кем, кроме Хильдерика. Вот только брат после коронации навещал ее куда реже, а придя — молчал. Даже больше, чем раньше.

— Да, Эльга, Дарьен твой брат, — лицо сестры Марии-Луизы было грустным, — а я видела, как он родился и, святая Интруна не даст солгать, люблю этого мальчика, как сына. И ваш отец… Хартвейг не делал различия между своими детьми и думал, его слова будет достаточно, чтобы остальные поступали так же. Это было благородно, но, увы, недальновидно. Хроника говорит, завещание отменили под предлогом, что оно создает опасный прецедент. Глупости! Просто все они, все, не смогли проглотить то, что Дарьен в глазах закона станет даже не ровней, а выше их… Послушай меня, дитя, я одобряю твое решение приблизить Алану, но девушка, чьего имени нет в «Метрике», фрейлиной быть не может. Этого не простят. Ни ей. Ни тебе. Поэтому спрошу еще раз. Ты уверена?

Слушая, Эльга молча кусала губы. Слова сестры Марии-Луизы входили под кожу терновыми колючками, а перед глазами отчетливо вставали одно за другим лица придворных дам и, наконец, презрительно поджатые губы Ее Величества. А ее глаза… Нет, лучше не думать. Нащупав дрожащими пальцами сапфировую розу, подаренную отцом на пятый день рождения, Эльга подняла взгляд и сказала она с уверенностью, которой, увы, не чувствовала:

— Я могу сделать ее камеристкой.

Кивок головы, покрытой синим велоном, мигом растопил холодный ком в горле, а чуть приподнятые уголки все еще ярких губ дали понять — Эльга решила правильно.

— И декольте, — начала она, воодушевленная молчаливой похвалой, в тот же миг лицо сестры Марии-Луизы стало суровым, точно лик святой Юнонии.

— Нет.

— Но если не шелк, а исмаэльский газ…

Эльга посмотрела с мольбой, а сестра Мария-Луиза вздохнула протяжно.

И согласилась!

А дальше все шло просто чудесно. У модистки виконтессы нашелся не только отрез премилого зеленого атласа и серебристый шелк, которые решено было пустить на рукава и нижнюю юбку, но и тот самый исмаэльский газ, за который судя по лицу сестры Марии-Луизы почтенная вдова заломила совершенно непомерную цену. И пока дородная женщина в платье желтого дамаста с черными бархатными вставками на рукавах и лифе и жестком от крахмала чепце подобострастно улыбалась монахине в простом синем хабите, портнихи снимали мерки. Они серыми тенями вились вокруг Эльги, восхищались ее волосами, статной фигурой, изящными кистями и ступнями, кожей нежной, точно цветочные лепестки. Совсем как раньше. И принимая эту похвалу, Эльга чувствовала себя прежней. Сильной. Значимой. Почти счастливой.

Она улыбалась своему отражению в маленьком, всего-то локоть высотой зеркале. Да, в монастыре ей разрешалось куда меньшее, но сейчас, в новой нательной рубашке из тончайшего белого льна, чьи ворот и рукава были отделаны лучшим лугарнским кружевом, в голубых шелковых чулках, расшитых вверху крохотными, с ноготь подснежниками, Эльга мыслями была уже дома. В своей гардеробной. У обожаемого, в человеческий рост, зеркала. Скоро. Уже совсем скоро! Она увидит море, опоясывающее Цитадель. Парк, который, как ни старалась Ее Величество, так и не удалось до конца превратить в идеально симметричный. Алые колонны и зеленых драконов беседки, подаренной королеве Хельтруде, императором побежденного Кайсана. Розарий Хильдегард и любимую лавочку, где Эльга готова была просиживать часами, если бы солнце и летящий дневной бриз не были беспощадны к ее белой коже. Но если взять шляпу, как те, что надевают для работы в полях крестьянки, не из соломы, конечно, а из чего-то более подходящего. И ленты. Перья. Возможно, брошь…