Помни обо мне

Я вспыхнула, как сухая трава, и едва удержалась, чтобы не отмахнуться от этой непрошенной ласки. Не ударить: ни делом, ни словом. А вот лицо… Лицо, судя по расширившимся от удивления глазам маркиза, меня подвело.

Плохо, Алана, раньше ты играла искуснее.

Вот только сейчас, перед этим совершенным в своем самодовольстве мужчиной, мне не хотелось ни играть, ни притворяться. Я стояла прямая, как копье, с которым изображали в инкунабулах королеву Морфан, и темнеющим от поступающего шторма взглядом смотрела на его сиятельство маркиза Ривеллен.

Это было глупо. Опасно и, святая Интруна свидетель, я пыталась заставить себя закрыть глаза. Но боль, рожденная слишком глубоким вдохом и уголком переплета, впившимся в синюю шерсть, поднималась предательски медленно.

Я успела увидеть, как исчезает удивление, и глаза мужчины напротив сужаются, впиваются в меня двумя синими стрелами, а на губах так же ожидаемо, как роза на вересковой пустоши, распускается улыбка.

— Ну, надо же, — почти промурлыкал маркиз, убирая руку.

И прежде чем он успел сделать, сказать, узнать обо мне еще что-то, я отступила в сторону и сильнее прижала к груди книгу, — мой тонкий бумажный щит.

— Это…

Боль наконец-то погасила алое пламя. Заставила опустить голову — отвернуться было бы оскорблением, — зажмуриться и стиснуть зубы.

— Это слишком большая честь для меня, ваше сиятельство.

Мой голос дрожал, а плечи поникли, и это было куда правильнее, чем необъяснимая вспышка, на которую я, с точки зрения закона мирского и высшего, просто не имела права.

Или…

— Графиня де Диа? — голос его сиятельства спугнул совершенно крамольную мысль. — Неужели моя дорогая кузина наконец-то решила прислушаться к совету мастера?

Маркиз стоял в шаге от меня, и сильные, украшенные перстнями, пальцы, аккуратно, почти лаская, поглаживали набалдашник трости и было совершенно ясно, что эти вопросы — всего лишь пауза. Фигура, когда танцующие отдаляются, прежде чем вновь сойтись. И наверное, с его стороны это было почти милосердно.

— Сестра Лоретта…

Я собиралась отступить, и, раз уж между нами нет спасительной преграды тюремной решетки, обойтись мебелью, но что-то пригвоздило мои ступни к узорчатому паркету. Я выпрямилась и посмотрела на мужчину, который был мне не партнером, нет, — противником. И посмотрела прямо, ведь теперь, когда он видел мой гнев, играть смирение было совершенно бессмысленно.

— Ее Высочество выразила желание, чтобы я оставалась подле нее до приезда в столицу. И после.

Вдох. Выдох. И снова медленный вдох.

Святая Интруна, почему он молчит? И смотрит так, словно я сказала нечто в высшей степени забавное.

Он ведь должен был разозлиться. Должен. Но тогда откуда улыбка? Та самая, с какой новички за игорным столом обычно встречают удачную карту.

Что он, нэны его затанцуй, задумал? Что…

— Что вы себе нафантазировали, Алана? О, да не смотрите на меня так, словно я съел вашу любимую канарейку. Лучше ответьте, как, по-вашему, я должен был принять эту новость? Наброситься? Обвинить, что… Я не знаю, что вы колдовством разожгли во мне преступную страсть?

Я смотрела, как он говорит, как идет к столу, берет со стойки лютню и медленно, с ленивой грацией хищника, опускается на бело-розовый с позолотой стул. Кладет рядом трость и небрежно касается струн, позволяя мне оценить беглость и легкость перебора.

— Ответьте же?

— Благородные адельфосы, — мои слова сплелись с угасающими звуками, — не любят, когда им отказывают… Женщины в моем положении.

В конце концов, сейчас я не была жонглеркой, а быть послушницей мне оставалось уже недолго.

— Неудивительно, — отчего-то улыбнулся он. — Особенно если отказы эти подкреплять холодной сталью. Кстати, я всегда думал, что жонглеров учат… Жонглировать. А не, — оторвав пальцы от струн, он изобразил укол невидимым клинком.

— Дороги опасны, ваше сиятельство, — сказала я, отступая еще на шаг к двери. — Прошу извинить меня, но сестра Лоретта…

— Тем лучше, — он словно не заметил моих слов, — что благодаря моей дражайшей кузине, вам больше не будет нужды подвергать себя этой опасности.

Маркиз перестал играть, повернул голову и смерил меня долгим внимательным взглядом.

— Надеюсь, вы заказали себе платье?

— Да.

— Хорошо.

— Я могу идти, ваше сиятельство?

— Идите, — кивнул он.

И больше на меня не смотрел.

А я пошла, точнее, попятилась, не рискнув нарушить протокол. Отступала быстро, насколько допускали приличия, радуясь, что этот выматывающий разговор наконец-то окончен. И лишь в коридоре, прижимаясь спиной к резным цветам на двери, я позволила себе перевести дух. Вознести благодарственную молитву святой Интруне и понять, что именно слышат мои уши.

Донна! Право, без вины

Покарали вы меня,

Столь сурово отстраня…

Маркиз играл — не пел, только играл — знаменитую кансону Бертрана де Борна.

И вряд ли это было случайно.