Помнишь ли ты?.. Жизнь Имре Кальмана

— Тут один хлам. Для меня представляют ценность лишь твои письма и фотографии, а остальное можно сдать в камеру хранения и там позабыть.

Имре оказался рассудительнее.

— Не можем же мы здесь заниматься разборкой вещей! Позову носильщика, и пусть весь твой багаж доставят ко мне в контору.

Я чувствовала себя вольной птицей. Да я и вправду освободилась от всего — даже расчески и той у меня при себе не было. Так мы и отправились на квартиру к Имре. Времени было, наверное, около девяти. Имре дома ждали к ужину. Навстречу нам вышла горничная.

— Мари, у нас гостья. Ее милость, — он именно так и выразился, — заночует у нас. Извольте подготовить гостевую комнату.

Был подан еще один прибор, за столом прислуживала Мари. От волнения у меня горло перехватило, я не могла проглотить ни кусочка. Мы разговаривали, и во время разговора Имре на свой пессимистический лад трогательно попросил моей руки.

— Я столько передумал… так боролся с собой! Но мне тебя не забыть, я люблю тебя и беру в жены… Боюсь, что это добром не кончится. Наш брак обречен на неудачу: между Шиофоком на берегу Балатона, где родился я, и уральской Пермью, где родилась ты, пролегла целая пропасть. Образ мыслей у каждого из нас разный: у тебя и твоей взбалмошной матушки одни представления о семейной жизни, у меня же совсем иной идеал семьи — тут наши взгляды совсем не совпадают. И что будет, если у нас появится ребенок? Ведь я способен лишь обожать и баловать детей, а воспитатель из меня никудышный.

Я уже привыкла к подобным его настроениям. Будущее всегда рисовалось Имре в черных или серых тонах. В тот момент все его излияния пролетали мимо моих ушей, словно легкий сквозняк.

— Мне сейчас на все наплевать. Я до такой степени перенервничала, что у меня одно желание: как можно скорей очутиться у себя в комнате. Но вот беда — ведь у меня нет даже зубной щетки.

Мое замечание положило конец его элегическим прогнозам. Когда дело доходило до активных действий в настоящем, Имре оказывался в своей стихии. Он отправил шофера в ближайшую аптеку за зубной щеткой и одолжил мне свою пижаму. Проснувшись на следующее утро, я почувствовала себя госпожой Кальман. Подвела жирную черту под семнадцатью годами своей предыдущей жизни: итак, с девичеством покончено. За завтраком мы с Имре уже обсуждали подробности свадьбы.

Никогда не забуду те сумбурные недели. В глазах света перед добрыми друзьями Имре Оскаром Штраусом и Ференцем Легаром, перед Грюнвальдом и Браммером, симпатичными либреттистами, с которыми Кальман намеревался и впредь сотрудничать, — я была законной невестой Имре Кальмана.

Совсем иное отношение встретила я со стороны прислуги. Все четверо: повариха, горничная Мари, лакей Ганс и шофер — любили Имре и были беззаветно преданы ему. Кальману они смотрели в рот, ловя каждое его слово, меня же упорно не желали замечать. Шофер и вовсе строил из себя хозяина в доме. Правда, четверка эта всячески заботилась о комфорте для своего господина, но во всем остальном вела себя независимо, давая мне почувствовать свою неприязнь. Я же поклялась самой себе, что, как только стану законной супругой Кальмана, они у меня отсюда вылетят как миленькие.

— Верушка, сегодня в Вену приезжает поистине великий человек, — с сияющей улыбкой сообщил мне Имре однажды утром. — Я поеду на вокзал встречать его. Ты, конечно, догадалась, кто это?

Откуда мне было догадаться: Имре имел такую пропасть знакомых во всех уголках света!

— Гершвин, — сказал он, — сам Джордж Гершвин!

— Вот как? — отделалась я ничего не значащей репликой.

Да и что еще я могла сказать, ведь имя это мне мало что говорило. Но Имре был на седьмом небе от восторга и не заметил моей реакции.

— Я хочу, чтобы вы познакомились.

— Мне это не слишком-то интересно…

— Верушка, ты непременно должна с ним встретиться! Со временем будешь гордиться, что знала такого великого музыканта.

— Господи, я горжусь тем, что знаю Имре Кальмана, и с меня вполне достаточно!

— Верушка, но это же совсем другое!.. Джордж Гершвин сегодня вечером впервые исполнит «Рапсодию в блюзовых тонах». Исполнит на моем рояле!

По этому случаю Имре пригласил из Будапешта свою мать, сестер с мужьями. Я была поглощена подготовкой к ужину и давала распоряжения лакею и горничной, как расположить столовые приборы, а как — салфетки.

— Простите, милостивая барышня, — дружно возразили оба, — но до сих пор приборы мы клали с другой стороны тарелки, а не так, как вы велите.

В их тоне я почувствовала нескрываемое осуждение.

— Весьма сожалею, Мари, — решительно заявила я, — но отныне вы станете накрывать на стол так, как велю я.

В тот вечер я впервые встретилась с семьей Кальмана, но мы едва успели перемолвиться словом, так как в центре всеобщего внимания находился Гершвин. Мне он показался непримечательным, но симпатичным человеком. Зато его подруга-блондинка была личностью яркой. Вместе с Джорджем приехали и его брат Айра Гершвин со своей женой Леонорой. Айра в ту пору был импресарио Джорджа, позднее он написал текст оперы «Порги и Бесс».