Помнишь ли ты?.. Жизнь Имре Кальмана

Имре только что начал работу над новой опереттой «Фиалка Монмартра» («Оперетта в твою честь», — говорил он) — и решил на несколько дней покинуть Вену. Мы отправились на машине через Зальцбург, Райхенхаль, Южную Германию и Швейцарию до Ниццы. Оттуда мы мимо озера Кома и города Больцано проследовали в Венецию. Имре вел путевой дневник, занося туда все свои впечатления: где были, что видели, что вкусного ели, что интересного с нами приключилось. Вот женевская запись: «Верушка в русском храме». Запись, сделанная в Шамони: «Верушка — мытье головы, посещение парикмахера». Я бы не стала хранить подобные заметки даже в течение месяца, а Имре берег их всю жизнь. Правда, Венецию я буду до конца своих дней помнить и безо всяких дневниковых записей. По сей день вижу перед собою кафе на площади Святого Марка, вижу, как мы прогуливаемся по площади, заполоненной голубями. В таком виде я и запечатлена на фотографии — среди массы голубей. Затем я в одиночку осмотрела Дворец дожей, Имре прежде видел восхитительные фрески Веронезе, полотна Тинторетто, «Мост вздохов». Жара стояла невероятная, и Имре предпочитал отсиживаться в кафе. Когда мы в очередной раз прогуливались с ним по площади Святого Марка, я сказала ему:

— Имре, мы уже почти год вместе. Не могу же я всю жизнь ходить в твоих подругах.

Рано или поздно я должна была это сказать. Отчего же именно в Венеции?.. Господи, но ведь наше сказочное путешествие близилось к концу!

— Ты и сам понимаешь, что мне пора думать о замужестве, — добавила я, и в тот момент мои слова звучали как пожелание, а не как ультиматум.

Но Кальмана словно обухом по голове ударили. Ведь он днем и ночью был поглощен своей работой. Так было и во время нашего путешествия — даже в те часы, когда мы поднимались на перевал Юнгфрау и когда осматривали скалу, на которой Вильгельм Телль подкарауливал Геслера. Прогуливались ли мы по улицам Женевы, отдыхали ли в Ницце, он вдруг выхватывал блокнот и записывал такты мелодии, которая в это время рождалась в его голове. И при этом не замечал, что рядом с ним находится юное существо со своим внутренним миром, со своей жизнью. Да и хорошо, что не замечал, иначе он не был бы Имре Кальманом.

И вот тем жарким днем в Венеции я заставила его взглянуть в лицо реальности. Он почувствовал себя несчастным. Засыпал меня вопросами: уж не обидел ли он меня, может, я недовольна нашим путешествием или он как-то не так вел себя.

— Видишь ли, — начала я было и запнулась, сама не зная, как объяснить ему ситуацию. — …ты и я… нам перемывают косточки. Вообще-то меня это не волнует, но приходится думать и о будущем: судьба забросила меня на чужбину, и родных у меня, кроме матери, нет никого.

— Давай вернемся к этому разговору в Вене, — предложил Имре.

Но и в Вене немало времени прошло, прежде чем он затронул эту тему.

Мы сидели в маленьком кафе. Несколько столиков, стульев, кадок с растениями было выставлено прямо на тротуар около входа. Над крышами домов возвышался шпиль храма св. Стефана. Медленно проехал фиакр, запряженный парой белых лошадей. Солнце палило нещадно: термометр на стене дома показывал более сорока градусов. «Сколько прекрасных романов написано о любви прославленных людей, — мелькнула у меня мысль. — И как приятно их читать. В действительности же каждая женщина мечтает обзавестись собственным домом и семьей».

— Я все обдумал, — заговорил вдруг Имре. — Холостяком я жил, холостяком и останусь. — Он улыбнулся, довольный тем, что ему удалось разрешить все мои трудности. — По моему, ты обладаешь истинным сценическим дарованием и многого добьешься в жизни. А я отойду в сторону, откажусь от тебя, буду тебе добрым другом — и не более… Доводилось тебе слышать о театральной школе Рейнгардта? Туда принимают только талантливую артистическую молодежь. На днях я говорил с руководителем школы…

Оказалось, что он уже обо всем договорился, и даже назначен день, когда я должна туда явиться.

Я взяла «Фауста» Гёте и принялась разучивать роль Маргариты. — Но работала без особого воодушевления: мечты у меня были совсем другие.

Имре проводил меня, представил директору. Правда, не превозносил меня до небес, однако намеками дал понять, будто я звезда года. Неудивительно, что директор с любопытством уставился на меня. А я чувствовала себя неловко. Обстановка вокруг свидетельствовала о строгой сдержанности вкуса, и я волей-неволей сравнивала ее с роскошью и уютом кальмановского дома.

Я приступила к чтению монолога Маргариты, но даже сама чувствовала, что это сухая декламация. Едва я успела это сообразить и попыталась сосредоточиться на переживаниях героини, как директор резко хлопнул в ладоши.

— Довольно, хватит! — закричал он, явно раздосадованный. Казалось, еще минута, и он попросту зажмет уши. Кошмар какой-то! — Понадобилось некоторое время, чтобы раздражение его улеглось.

— Господин Кальман, — начал он учтиво, — девушка молода и очень красива, но таланта я не нахожу. В ней, как говорится, нет искры божьей. Вряд ли мы сможем ее принять.

Я была до такой степени сражена, что только и сумела выдавить из себя: