Имре был серьезный, мрачноватый и вспыльчивый, как и положено истинному венгру, а я со всем оптимизмом юности видела мир в розовом свете… Я и впрямь была наивной девчонкой, и однажды Имре вынужден был открыть мне глаза на реальности жизни. На свидания я всегда приходила с подругой — Ниной Карачонь, дочерью венгерского графа. Нина сбежала из дому, желая сделать карьеру. Это ей удалось, хотя, как увидит читатель, путь, на который она ступила, был довольно опасен. Нину зачислили в труппу театра «Ан дер Вин», и мы вместе выступали в «Герцогине из Чикаго». Поскольку она тоже была венгеркой, Имре старался облегчить ей продвижение, ну а я, куда бы мы с Имре ни шли, повсюду тащила ее за собой. Ведь она, в конце концов, так же бедствовала, как и я. Но вот однажды Имре отозвал меня в сторонку:
— Верушка, зачем вы всегда приводите с собой Нину? Неужели вы не видите, что она хочет отбить меня у вас?
С той поры я перестала приглашать Нину на встречи с Имре, но приносила ей что-нибудь съестное. Затем события Нининой судьбы и карьеры закрутились с отчаянной стремительностью. Она подписала контракт с «Бургтеатром» и в «Пер Гюнте» Ибсена танцевала рядом с Анитрой в том самом танце, которым девушки во главе с Анитрой в шатре марокканского шейха тешат Пер Гюнта, приняв его за прорицателя. Возможно, причиной послужила сладострастная восточная музыка, в особенности лейтмотив, пронизанный любовным томлением, — во всяком случае, однажды вечером находившийся в ложе театра магараджа из Капура, увидев выступление Нины, тотчас же влюбился в нее. Он пригласил ее в Индию, и Нина отправилась туда в сопровождении своей матери, старушки няни и доктора. Магараджа честь по чести попросил руки Нины, и она вышла за него замуж. На этом история не кончилась, а, напротив, только началась. Но продолжение ее относится к более позднему периоду.
Какой-то беспокойный, можно сказать, взрывной выдался тот 1928 год. И не только для Имре, который в оперетту «Герцогиня из Чикаго» попытался внести новую, американскую струю.
В Америке некий тридцатилетний композитор стремился возвысить джаз до уровня серьезной симфонической музыки. Звали его Джордж Гершвин. Имре частенько упоминал это имя, но тогда я не знала, что оно для него значит. Так много всего происходило в те дни!
В Вене всеобщее внимание привлек журнал Карла Крауса «Ди Факель», издатель которого не боялся ни бога, ни черта. В Германии же пальму первенства держал журнал Карла фон Осецкого «Ди Вельтбюне» («Мировая арена»)[22]
. Широко обсуждался пакт Келлога[23] — раздавались голоса и «за», и «против», — и сначала пятнадцать, а затем более пятидесяти государств высказались в осуждение войны. К тому времени Чан Кайши утвердил в Китае националистическую диктатуру, а Польша Пил су дек ого и Италия Муссолини также взяли курс на национализм. Как отклик протеста против этих политических событий появилась «Трехгрошовая опера» Б. Брехта и К. Вейля и усилился поток антивоенной литературы. Упомяну в качестве примера «На Западном фронте без перемен» Э. М. Ремарка, «Войну» Людвига Ренна, «Другую сторону» Р. С. Шериффа. В вихре противоречивых событий Имре склонялся к худшим предположениям, я же, по молодости и беззаботности, по-прежнему взирала на мир сквозь розовые очки, хотя у меня и не было оснований для чрезмерного оптимизма. Но я довольствовалась тем, что выпало на мою долю: любовью Имре Кальмана, золотым браслетом, который он подарил мне на день рождения. Жила я, как и прежде, в той же каморке в пансионе «Централь».— Сколько весит браслет, подаренный Кальманом? Не тяжело тебе его носить? — подпускали мне шпильки подружки по пансиону, в том числе и Нина.
— Ну что вы! — отмахивалась я. — От браслета, какой бы он ни был тяжелый, я не надорвусь. Вот полкило картошки — другое дело, этого мне, пожалуй, не поднять.
Впрочем, я отнюдь не купалась в роскоши и лишь по сцене знала, что такое богатство. Но ведь и на сцене — к примеру, в «Герцогине из Чикаго» — речь шла лишь о видимости богатства. Главная героиня — дочь миллиардера мисс Мэри Лорд из Чикаго (отсюда и название оперетты), и у нее, конечно же, денег куры не клюют. По сцене прохаживались и другие юные миллиардерши: Долли Астор, Мод Карнеги, Эдит Рокфеллер, Лилиан Форд.
Меня-то, к счастью, жизнь за оборотной стороной кулис, вид усталых, потных рабочих сцены избавили от всяческих иллюзий: у меня не было реального представления о богатстве. Конечно, мне хотелось стать богатой — какой молоденькой девушке этого не хочется! — но я не особенно рвалась к обладанию всеми земными благами, во всяком случае, до встречи с Кальманом. Лишь Имре разбудил в моей душе стремление к иной, более обеспеченной жизни, когда месяца через два после нашего знакомства пригласил меня к себе домой.
Это отнюдь не походило на приглашение какого-нибудь молодого человека, на квартиру к которому приходится пробираться с черного хода. Нет, к Имре Кальману надлежало входить с парадного подъезда, а жил он в аристократическом квартале, на бульваре 12 Ноября, в солидном особняке.