Помнишь ли ты?.. Жизнь Имре Кальмана

И 5 июня 1949 года семья села на океанский пароход, направлявшийся к берегам Европы. Официальной целью нашего путешествия было лечение на курорте Баден-Баден. Однако там нас ожидала целая серия дальнейших приглашений: в Вену, где президент Австрии Карл Реннер и федеральный канцлер Леопольд Фигль устроили в честь Кальмана роскошный прием. Имре, конечно же, не упустил возможности наведаться и в Ишль, где возложил венок на могилу своего старого друга Ференца Легара. Побывали мы и в Стокгольме, где Имре вдел в петлицу фрака орден «Северная звезда», врученный ему королем Густавом V.

Вообще-то Имре хотелось обосноваться в Цюрихе, он всегда восхищался этим городом. Однако в угоду мне мы все же поселились в Париже, где присутствовали на торжественном представлении «Королевы чардаша» с Яном Кепурой и Мартой Эггерт в главных ролях.

В ФРГ возобновили постановки всех крупнейших оперетт Кальмана. Режиссеру Фрицу Фишеру удалось заново возродить прежние успехи. «Дорогой друг Фишер… (долгая пауза)… это был счастливейший день моей жизни… (еще более долгая пауза)… благодарю вас лично, благодарю всех вас…» — вот и все, что смог произнести растроганный Кальман в радиоинтервью.

С огромной радостью осталась бы я в Париже, да в ту пору, вероятно, и Имре тоже. Наш давний друг Жозеф Поль-Бонкур вручил ему офицерский крест ордена Почетного легиона; кавалером рыцарского креста Кальман являлся уже давно. По этому случаю у нас собралось множество знаменитостей: министр экономики Ревийон и автор всемирно известного шлягера «Валенсия» Альберт Вильмец, такие крупнейшие представители французской и немецкой антивоенной литературы, как Ролан Доржелес и Эрих Мария Ремарк; здесь же присутствовали Полетт Годдар и президент Франции…

Имре очень пошло на пользу такое необычайное внимание к его музыке, душевное отношение и любовь друзей старых и вновь приобретенных. Состояние его день ото дня улучшалось. Но он думал не о себе, в первую очередь его заботила судьба нашего сына. Чарли пока не закончил учение; он занимался в нью-йоркском университете «Коламбиа», и впереди оставалось еще два года.

— Важнее всего, чтобы мальчик учился, — так считал Имре.

Поэтому осенью 1949 года мы были вынуждены вернуться в Америку. Немало пришлось поспорить по этому поводу, я всячески восставала против, да и остальные члены семьи предпочли бы остаться в Европе.

Нью-Йорк встретил нас неимоверной жарой при стопроцентной влажности воздуха. Перемену климата мы переносили очень тяжело, в особенности страдал Имре.

Прошло два месяца. За неделю до рождества Нью-Йорк превращается в форменный лес. Парк-авеню была сплошь заставлена рождественскими елками. Но этот праздник деловой, официальный, не имеющий ничего общего с истинно рождественским настроением. Здесь важен лишь внешний лоск, сверканье мишуры и фальшивой позолоты, переливы неимоверно пестрых красок. Посыльные обрывали звонок в нашей квартире. Непрерывным потоком шли упакованные в яркую цветную бумагу подарки, и каждый из них был украшен красной рождественской звездой, которую я и прежде-то терпеть не могла, а с той поры и вовсе не в состоянии видеть. Неохватной грудой высились передо мной эти рождественские звезды — знаки внимания друзей и знакомых. Мы уж и не знали, куда эти подарки складывать.

Двадцатое декабря. Цветы, яркие украшения, блестки, пение, грохочущая музыка на улице. Я стояла в холле и вдруг вся окаменела. Из ванной комнаты вышел какой-то человек… я его даже не узнала. Вместо лица — искаженная маска. Имре! Одна половина лица у него была полностью парализована. Говорить он не мог и еле волочил ноги. За окном шел снег. Миллионы белых снежинок кружились в танце над празднично шумной Парк-авеню. Манхэттен радостно встречал рождество.

Мария Первич и я с двух сторон подхватили Имре, бережно проводили его в спальню и уложили в постель. В результате кровоизлияния оказалась парализованной и другая половина лица.

Мы вызвали врача, и он констатировал у Имре высокое кровяное давление. Имре никого не узнавал, бесчувственный ко всему, покоился он на постели. Это были самые страшные часы, которые мне когда-либо довелось пережить. Имре пытался что-то сказать, но с губ его срывались какие-то невнятные звуки. Беспомощно стояли мы у его постели, а за окном, на улице, пели и радостно веселились дети.

Отчаяние охватило меня с еще большей силой, чем два года назад, после его инфаркта: что сталось бы с нами, если бы нам действительно пришлось жить без него?

Мне вспомнилась одна сцена, свидетелями которой явились мы вместе с Имре. Дело было во время войны, когда в американских кинотеатрах показывали русские фильмы. Мы присутствовали на просмотре как раз такого фильма. По ходу действия героиня фильма — певица — исполняет арию из «Королевы чардаша», и у нее вдруг на миг срывается голос. Подобные промашки случаются иногда, однако человек, перед которым героиня фильма демонстрировала свое искусство, возмущенно воскликнул: «Услышь это Имре Кальман, он бы в гробу перевернулся!» Имре смеялся до слез. Тогда это казалось смешным.