Понаехали!

— Может. Только… помнишь, там девушка была? Такая худенькая, в простом платье? Да еще и латаном. Аккурат меж Соколовской и гречанкою. Так вот, от её огня меня первый раз прихватило, и так, что едва не заорал. Руку будто в кипяток опустили…

Он ее погладил, и теперь Ежи обратил внимание, что кожа на этой руке покраснела и вспухла.

— Мази дать?

— Обойдусь.

— Может, и обойдешься, только на кой это упрямство?

Князь насупился, а котенок, лежавший на его коленях, в эту самую руку поспешил вцепиться, отчего Радожский скривился, но выдержал.

— Потом…

— Потом, так потом, — согласился Ежи. В конце концов, князь взрослый, пусть сам за себя думает.

— Так вот… а гречанка когда коснулась, то ничего. А она ж, почитай, сразу после была. И… как кто. Вот наши когда пошли, тогда да… и эти бабочки. Почему не огонь, а бабочки?

— Ты у меня спрашиваешь?

— Я думать пытаюсь вслух… если принять за то, что в ряде случаев было не благословение, но искусная иллюзия…

— На площади хватало магов, — возразил Ежи.

— Во-первых, как ты правильно сказал, магов хватало, а еще людей, сам знаешь, нет хуже, чем в толпе работать. Такие искажения поля дает, что ни один артефакт не сравнится, — Радожский попытался забрать руку, но звереныш заурчал громче, злее, и князь уступил. — Во-вторых, маги эти больше частью в стороне держались. Из-за толпы. Да и принято… а издали что разглядишь? Визуальные эффекты и только. В-третьих… кто сейчас знает, каким должно быть это вот благословение?

И замолчал, позволяя Ежи додумать.

— Погано, — думалось туго и как-то… будто сам разум сопротивлялся этаким вот мыслям.

— Ты не представляешь, насколько… все ждали, что царица склонится к кому-то из старых родов. Не будет рушить заведенный порядок. И она уже почти решилась. Выбор был, честно, и неплохой.

— Царица…

— Женщина разумная. И дочь боярская. И ничего-то дурного в том, чтобы породниться с хорошей семьей, она не видела. А вот царь постарается использовать возможность. И готов поклясться, что Елисей выберет кого угодно, но не боярыню.

Как-то вот оптимизма от этого вывода не прибыло.

— А хуже всего, — князь нежно погладил котенка. — Что бояре не глупы. И поймут… и сделают все, чтобы избавиться от соперниц.

От теперь стало совсем нехорошо.

Почему-то Аглая совсем не удивилась, когда загорелся тот камень. И на душе от света его стало легко-легко, тепло-тепло. Показалось вдруг даже, что она вернулась, наконец, домой. И пусть дом тесен, темен и лавку приходится делить с сестрами, а то и вовсе спать на полу, на сене, все одно нет лучше места.

И кто-то несоизмеримо больший, чудесный, ласково, как матушка, погладил Аглаю по волосам. От прикосновения этого захотелось летать.

Петь.

И кружиться.

Кажется, она даже попыталась, но остановили. Поймали. Обняли.

— Тише, — сказал Дурбин, глядя в глаза. И в его собственных отражалась Аглая. Отражение это было удивительно прекрасным. Такой прекрасной она не была и в те, иные, времена, когда являлась княжною и одевалась по моде.

— Ты… слышишь?

— Слышу.

— Будто птица здесь, — Аглая накрыла ладошкой грудь. Сердце внутри билось быстро-быстро, точно и вправду поселилась внутри неё мелкая пташка. — А еще хочется чего-то…

— Пройдет, — сказала Аграфена Марьяновна, живот оглаживая. — Это все сила Ладоры… она к женщинам ласковая… ныне будет хорошая ночь.

И на небо поглядела.

— А там детки народятся… много… и не только у людей. Землица опять же родит… хорошо, — произнесла она это задумчиво, потом рученькой махнула. — Лилечка, деточка… подь-ка сюда.

Лилечка и подошла.

— Во дворец тебе ехать не надобно, — сказала Аграфена Марьяновна и на писца поглядела, который краской налился. И жрец тоже покраснел, показалось даже, что он злится, хотя с чего бы? Божьему-то человеку радоваться надобно, что случилось этакое.

А он не радостный.

Или не досталось благодати?

Аглая голову на плечо Дурбина склонила. Мелькнула мысль, что теперь он подумает о ней дурно, что решит, будто она, Аглая, развратная женщина, даром, что ведьма. Мелькнула и угасла. Здесь и сейчас, когда воздух еще звенел, подобные мысли казались совершенно пустыми.

Лишними.

А вот стоять рядышком, слушать друг друга, было правильно. И то, что её обнимают, тоже правильно.

— Мама! — громко сказала Анна Иоановна. — Что ты такое говоришь!

— Правду. Мала она еще…

— Но ведь… ты сама сказала, что… дурного не будет.

— Так а разве было? — удивилась Анна Иоановна. — Ничего-то дурного аккурат и не было. Благословение получила, и теперь точно все будет хорошо. Болезнь, ежели и была, то ушла. И все-то, кому нужно, знать будут.

Лилечка щурилась. И да, в ней теперь Аглая не ощущала и тени той, былой, болезни. Напротив, внутри девочка будто посветлела.

Переменилась.

— Но… но…

— Я поеду, — сказала Лилечка, на жреца глянув, который дорогу заступил, но от взгляда её смутился и отошел в сторону. — Надо же кому-то за Ликой приглядеть. И Аглая тоже поедет.

— Так надо? — спросила Аграфена Марьяновна.

— Надо, — Лилечка поглядела бабушке в глаза, и та едва заметно кивнула, будто эти двое договорились о чем-то своем, другим не понятным.

— Что ж… в таком случае… Лика!

— Мама!