Понедельник — пятница

Он действительно не понимал Ваську. Как был Профессор Ка Ща, так и остался им. Анекдот: Васька Ткачев — офицер погранвойск! Это вместо того, чтобы по утрам входить в класс и, поправляя указательным пальцем очки на переносице, говорить наигранно строгим шкрабьим голосом: «Здравствуйте, дети, на чем мы остановились вчера?»

— Слушай, Васька, женился бы ты, что ли?

Ткачев не ответил и начал одеваться. Храмцов сел рядом с ним на диван.

— Ну, — недовольным голосом спросил Ткачев, — чего у тебя случилось?

Храмцов не удивился тому, что Васька каким-то образом догадался о его состоянии. Он даже не подумал — как Васька мог догадаться? Он просто не заметил, что все его веселье как рукой сняло — сейчас он сидел мрачный, даже, пожалуй, растерянный, — и, конечно, Ткачеву не составляло большого труда догадаться: что-то случилось…

Он все рассказал Ваське — все, начиная с того самого дня, когда в сестринскую вошла девушка, и до ее последнего прихода месяц назад, и о нынешнем разговоре с матерью. Может ли это быть вот так сразу, как обвал на голову?

— Не знаю, — сказал Ткачев. — Про любовь с первого взгляда я только в книжках читал. По-моему, в такой любви есть какая-то бездумность и, если хочешь, безответственность перед самим собой. Ох, ах, — а там хоть трава не расти.

— Ну, ты-то известный рационалист! — усмехнулся Храмцов. — Ты, наверно, карандашиком на бумажке вычислять будешь: слева — за, справа — против, а потом баланс подведешь. А я вот иначе не могу. Понимаешь — не могу и все тут! Когда она пришла, меня шатать начало. Как в шторм — палуба из-под ног убегает. И это у меня не с первого взгляда. Это еще оттуда, с шестнадцати лет. Дремало, дремало — и снова всколыхнулось. Я сам себе не верю, что так могло случиться.

Ткачев слушал его с легкой улыбкой, и эта улыбка начала раздражать Храмцова. Конечно, Васька ни во что это не верит и наверняка думает: ну, втрескался парень в красивую бабенку, ничего опасного, перебесится. А ведь он, Храмцов, ничего не выдумывал — в его душе происходило нечто непонятное ему самому и поэтому особенно радостное и тревожное, тоскующее и бунтующее разом, похожее на то, что было с ним тогда, в шестнадцать лет, и совсем непохожее, потому что новое чувство оказалось куда острей, и безоглядней, и стремительней. Возвращение Любы словно бы перевернуло его, и он не задумывался почему. Потому ли, что сейчас она была необыкновенно хороша собой, или потому, что где-то, в каких-то уголках души он всегда хранил боль несбывшейся первой любви, а сейчас она могла сбыться? Кто вообще знает, что такое любовь, какие у нее законы и как она врывается в тебя?

— Ну, — вздохнул Ткачев, — раз уж с тобой такое случилось, придется мне добывать у тети Лины ее адрес.

— Только этого и недоставало, — сказал Храмцов. Действительно, недоставало, чтобы Васька шел объясняться к матери, хотя она и любит его, и всегда восторгается им. — Я хочу знать, что ты думаешь обо всем этом? Ты ведь так и не ответил мне…

— Ничего, — отворачиваясь, сказал Ткачев. — Ты будешь счастлив — я буду рад, вот и все. А пока ты похож на мокрохвостую курицу. Уж извини…

— Ладно!

Храмцов хлопнул Ваську по спине и взялся за фуражку.

Час спустя он шел по одной из линий Васильевского острова. Возле рынка еще торговали цветами, он купил один букет, подумал — мало, купил второй. Только бы Люба оказалась дома. Вот этот дом, мрачный, серый, и двор-колодец, и узкая лестница, похожая на корабельный трап. Дверь с табличкой «38» и длинным перечнем, кому сколько раз звонить. Он позвонил три раза. Просто так, наугад. Звонок за дверью был дряблый, и голос, спросивший: «Кто там?» — тоже дряблый. Он сказал: «Извините, Люба дома?» — и услышал, как от дверей удаляются шаркающие шаги.

Он долго стоял на площадке, ждал, нервничал, думал — может, надо позвонить еще два или четыре раза, — и вдруг дверь распахнулась мгновенно.

— Ты?

— Я.

— Проходи. Господи, какой букетище! Это мне?

— Твоей хозяйке.

Люба засмеялась, пропуская его в тесный, заставленный шкафами и сундуками коридор. И смеялась потом, когда он рассказывал ей о рейсе, о лоцмане и капитанском коньяке, и откидывала голову, а он боялся, что чудо кончится, и опять ему будет не хватать воздуха, и снова появится острая, сосущая тоска.

Внезапно они оба замолчали, и молчание оказалось долгим.

Они не зажигали света, в комнате было сумрачно.

— Все-таки ты пришел, — тихо сказала Люба. — Я знала, что ты придешь, и…

— И не хотела, чтобы я приходил?

— Да.

— Почему?

— Потому что ты придумаешь себе бог знает что. — Сама того не подозревая, она повторила слова матери. — Мы много говорили о тебе с тетей Линой.

— Я ничего не выдумываю, — угрюмо сказал Храмцов. — Вы что-то напутали. И я буду приходить сюда каждый раз после рейса.

— Мы виделись всего минут сорок — тогда, и полчаса — сегодня…

— Мы не виделись восемь лет и еще три недели, пока я был в рейсе.