Пони

Я открыл глаза и, щелкнув языком, подозвал Пони. Он пришел. Я разложил золото поровну в четыре кожаных мешка, которые висели по краям седла и которые я подготовил специально для этой цели. Для Пони этот груз не был слишком тяжелым. Потом я опустил сундук обратно в землю и засыпал грунтом, чтобы больше его никто не нашел.

– Что ты собираешься с ним делать? – спросил Митиваль, подошедший ко мне, когда я вел Пони от пруда вверх по склону.

– Пока не решил, – признался я. – Но точно сделаю что-нибудь хорошее, это я тебе обещаю.

– О, в этом я не сомневаюсь, Сайлас.

Одну золотую монету я оставил себе на память и повертел ее в пальцах, прежде чем убрать в карман.

– Он был мне хорошим отцом, – сказал я.

– Да, очень хорошим, – подтвердил Митиваль с полуулыбкой.

– Кем бы еще он ни был, отцом он был хорошим.

– «Не мысли, что он будет уже выше всякого несовершенства и в то время, когда ты увидишь его в Итаке…»[5]

– Да-да. Это так верно, – откашлявшись, ответил я. – Ты все понимаешь.

Митиваль похлопал меня по руке. Он улыбался, но было видно, что он погружен в собственные мысли.

Откуда ни возьмись прилетели две стрекозы и, исполнив в воздухе вокруг нас танец, исчезли за прудом. Поверхность воды горела красным в закатных лучах. Она казалась нарисованной светом.

– Ты помнишь этот пруд, да? – со всей возможной мягкостью спросил я.

Не глядя на меня, Митиваль кивнул:

– Понемногу все возвращается ко мне. – Вздохнув, он прикрыл глаза. – Я помню, как она вытащила меня из воды, вон там. – Он указал куда-то в том направлении, откуда мы пришли. – Кажется, я приехал навестить ее брата. Мы с ним учились в одной школе, видимо. – Он тряхнул головой и посмотрел на меня. – Таких подробностей мне уже не вспомнить. Все это было очень давно.

Он прикусил нижнюю губу, как всегда делал в минуты сосредоточенности.

– Но я хорошо помню, как она старалась спасти меня, – продолжал он негромко. – Это я вижу очень живо. И когда она поняла, что мне уже не помочь, то горько плакала надо мной. О, Сайлас, меня это так тронуло. – Он приложил ладонь к сердцу. – В тот же день приехали мои родители забрать меня, и она была так добра с ними, так заботлива. И держала мою мать за руку, пока заворачивали мое… – Митиваль не договорил и замолчал.

Он снова охватил взглядом весь пруд и окружающий сад.

– На моих похоронах она играла на скрипке, – добавил он. – Это было так красиво. И мелодия осталась со мной.

– И ты остался с ней, – медленно сказал я.

– Пожалуй, что так, – прошептал он и кивнул задумчиво. – Кто-то спросил у нее про скрипку. «Ее изготовили в Миттенвальде», – сказала она.

Он посмотрел на меня, и впервые за всю жизнь я увидел, насколько он юн. Совсем еще мальчик на самом-то деле.

– Миттенвальд, – проговорил он и от удивления широко раскрыл глаза, затем рассмеялся и сжал щеки ладонями, как будто смутился. – Как странно, Сайлас! Нас держат такие смешные вещи! – продолжил он с дрожью в голосе. – Это было первое слово, которое я сказал тебе, когда ты родился. Очень долго я больше ничего не помнил, только одно это слово.

– А сейчас ты вспомнил свое имя?

Он опять тяжело вздохнул:

– Кажется, Джон? Да, думаю, меня звали Джон. – Его глаза наполнились слезами. – Точно. Джон Хиллс.

– Джон Хиллс, – шепотом повторил я.

– Нет. – Его голос дрогнул. – Для тебя я Митиваль.

– Ты был мне таким хорошим другом, Митиваль, – произнес я негромко, а он смотрел на траву у себя под ногами. – Но если тебе пора уходить, то иди. Со мной все будет хорошо.

Он глянул на меня и улыбнулся застенчиво:

– Пожалуй, Сайлас, я и правда пойду.

Я тоже улыбнулся и кивнул. Потом Митиваль обнял меня.

– Я люблю тебя, – сказал он.

– И я тебя тоже люблю.

– Однажды мы снова увидимся.

– Я рассчитываю на это.

Он сделал глубокий вдох, двинулся в сторону пруда и обернулся, чтобы помахать мне в последний раз. А потом исчез.

На лугу стало тихо. Я стоял там и смотрел, как вокруг меня опускается ночь. Впервые в жизни я остался совершенно один. Но меня это больше не пугало. Мир вращался и летел вперед. Сиял огнями. Звал меня. И я собирался найти в нем свое место.

Я сел на Пони и плавно тронул его с места.

– Поехали, Пони, – сказал я.

И мы поехали.

Заметка из газеты «Боунвильский курьер» от 27 апреля 1872 года