Понять Россию. Борьба за Украину и высокомерие Запада

«Цель наших санкций заключается не в том, чтобы экономически положить Россию на лопатки, – говорил в своей речи в конце ноября 2014 года немецкий министр иностранных дел Франк-Вальтер Штайнмайер, – это довольно взрывоопасно. Дестабилизированная, ослабленная Россия в конце концов представляет для себя, как и для всех остальных, гораздо большую опасность». Свои слова Штайнмайер связал с замечанием своего (неуточненного) европейского коллеги в Брюсселе, который предлагал следующее: «Санкции работают – экономический ущерб для России огромен – значит, нам надо продолжать!»

Так как же «мы» должны вести себя с Россией? В чем заключается наш интерес? Интерес Германии, Европы и всего западного мира? Если брать за основу так часто озвучиваемые нами «ценности», лежащие в основе нашей внешней политики, – благо народа, сохранение мира, рост благосостояния, тогда это должно звучать так: интегрировать Россию и вместе с ней как можно лучше обеспечивать сохранение мира. Чисто теоретически наш интерес также мог быть направлен на расширение собственной власти, на единоличное управление, на принижение других стран, их изоляцию, «обуздывание» тех, кто стоит у нас на пути. Конечно, это не совсем сочетается с нашими ценностями и приведет к проблемам в коммуникации. Ибо по крайней мере в нашей стране такой подход общество принять не смогло бы.

Ну так как же нам вести себя с Россией? После всего, что случилось в 2014 году в Украине, ответить на этот вопрос не так легко. Трудность заключается, в частности, в том, что и в «обычные» времена никакой стратегии сотрудничества с Россией не было, и теперь дискуссии в политике и СМИ сводятся к выбору между «уступить» или «выказать твердость». Здесь есть и еще одна проблема: в последние 20–25 лет ни одну другую страну, кроме России, «мы» так безжалостно не судили за ее внутреннюю политику, смотря на нее через собственную призму. Как журналист и как частное лицо я поняла, что могу понять страну, только если принимаю в ней участие. Ничего из того, что я вижу, я не должна принимать, одобрять или этому содействовать, но мне необходимо узнать, что происходит в этой стране, или проще говоря: чем дышит общество. Тогда у меня появляется шанс объяснить политические решения, чтобы ориентироваться на них в моей собственной политической деятельности.

Хорошая внешняя политика отличается тем, что все стороны от нее только выигрывают, что партнеры принимают друг друга всерьез и не поддаются иллюзии, что можно долго игнорировать друг друга или относиться друг к другу плохо – ведь что посеешь, то и пожнешь, – и что всегда можно найти компромисс. Именно в этом таится проблема, которую нужно чаще и интенсивнее обсуждать, вместо того, чтобы ее табуировать, исключая тем самым возможность ее неправильного толкования. Мне представляется чрезвычайно важным открыто говорить об интересах, а не прикрывать их гуманитарной необходимостью, стараясь сделать их пригляднее.

Пространства для двусторонней внешней политики становится все меньше. Это делает ее более сложной и менее прозрачной, поскольку интересы разных сторон переплетаются все теснее. К настоящей катастрофе на международной арене может привести фактор, мешающий даже в личной жизни, – это давление группы. Конрад Аденауэр, первый канцлер Федеративной Республики Германии, которого поистине нельзя упрекнуть даже в малейшем проявлении антиамериканизма, является ярким примером того, как подобному групповому давлению можно, хотя бы какое-то время, противостоять, оставаясь при этом на плаву в политическом плане. К чему скрывать, конечно, тогда медиа-среда была совершенно иной, чем сегодня. И все же его стремление к миру и его прагматизм («Что мне до моей вчерашней болтовни, если сегодня я уже все знаю лучше»[17]) заставили Аденауэра пройти через все преграды, а их было немало, и совершить в 1955 году очень важную с политической и общечеловеческой точки зрения поездку в Москву, чтобы принять участие в судьбе немецких военнопленных, все еще пребывавших в советских лагерях. Ему удалось вернуть их домой. Несомненно, бундесканцлер принял во внимание определенные эмоциональные моменты, связанные с Рапалло[18] и пактом Гитлера-Сталина, но он не позволил в таком важном деле попасть под чей-либо контроль.