Конечно, после того как такие прерывания сменятся восстановлением нормальных отношений между судами и населением, могут возникнуть трудные вопросы. Правительство возвращается из эмиграции после изгнания оккупантов или разгрома мятежников, и тогда возникают вопросы о том, что было или не было «правом» на данной территории в предшествующий этому период. Самое важное здесь — понимать, что этот вопрос может быть не вопросом факта. Если бы он был вопросом факта, его пришлось бы решать, спрашивая, был ли перерыв настолько продолжительным и полным, что ситуацию можно описать как прекращение существования прежней системы и создание новой, аналогичной прежней, по возвращении властей из эмиграции. Вместо этого вопрос может быть поставлен как вопрос международного права или, несколько парадоксально, как вопрос о праве в рамках самой системы права, существующей с момента реставрации. В последнем случае вполне может быть, что реставрированная система содержит ретроспективный закон, объявляющий ее постоянно действовавшим правом на данной территории (или, более откровенно, «считающимся» постоянно действовавшим). Это может быть сделано, даже если перерыв был настолько длительным, чтобы сделать такую декларацию очень отличающейся от тех выводов, к которым можно было бы прийти, если бы это рассматривалось как вопрос факта. В таком случае нет причин, по которым эта декларация не может быть правилом реставрированной системы, определяющим право, которое ее суды должны применять к событиям и сделкам, происходившим во время перерыва в функционировании системы.
Парадокс здесь будет иметь место, только если мы будем думать о формулировках закона в какой-либо правовой системе, касающихся того, что должно считаться периодами ее прошлого, настоящего или будущего существования, как о соперниках фактических утверждений о ее существовании, делаемых с внешней точки зрения. За исключением явной трудности с самореференцией, правовой статус положения в существующей системе, относительно периода, когда она должна считаться существовавшей, не отличается от закона в одной системе, провозглашающего, что некоторая система по-прежнему существует в другой стране, хотя последнее вряд ли будет иметь много практических последствий.
Нам на самом деле совершенно ясно, что правовая система, существующая на территории Советского Союза, фактически не система царского режима. Но если бы статутом Британского парламента было провозглашено, что законодательство царской России по-прежнему является правом на российской территории, это действительно имело бы смысл и юридические последствия как часть британского права, относящаяся к СССР, но не повлияло бы на истину фактического утверждения, содержащегося в предыдущем предложении. Сила и значение этого статута была бы только в том, чтобы определять, какое право должно применяться в английских судах и, таким образом, в Англии, к делам с российской компонентой.