Понтий Пилат

Чувство стыда и беспомощности толкало к решительным поступкам. Всё больше и больше склонялся я к мысли обратиться к народу, сделать трагические события достоянием народной молвы и под давлением народного мнения заставить власти провести расследование. Сейчас я понимаю всю убогость этой мысли. Человек, прибывший из глубокой провинции, плохо представляет свои возможности.

Душевная невменяемость сыграла со мной злую шутку. Войдя в храм, я схватил верёвку потолще и стал гнать торгующих из храма, и при этом кричал, обращаясь к народу, о бесправии простых людей и безнаказанности левитов и о том, что это племя паразитов, сосущих соки народа под знаком Божьих установлений. Проклятья левитам чередовались с рассказом о событиях в Вифании.

Уверен, в памяти ошарашенных людей осталось только зрительное впечатление: мои удары верёвкой по ни в чём не повинным торговцам. Обличения были путаны и несвязны, их было трудно объединить в единое целое, особенно простым пастухам и землепашцам. Другое дело — начальник дворцовой стражи. Он сразу оценил события в Вифании. Видимо, до него и раньше доходили слухи о похождениях сына первосвященника. Моё же поведение было возмутительным и требовало мер пресечения. Что и было сделано.

Дальнейшие события развивались стремительно. Мне слова вымолвить не позволили. У власти стоят люди, знающие, как защитить свои интересы. Чтобы исключить всякие разговоры о сыне первосвященника и каких-то его наказуемых поступках, дело перевели в плоскость религиозно-государственного преступления. Ещё вчера никому не нужный и не интересный, я сразу стал угрозойдля римского протектората.

Мне казалось, что всему миру очевидны несправедливости, творящиеся кругом, и каждый откликнется на призыв ближнего. Отрезвев несколько от детской наивности, я стал понимать, что все далеко не так.

Когда мне открылось существование другой точки зрения, стало ясно, в какой ловушке я оказался. Правда, прокуратор постарался вначале отвести от меня угрозу смерти, но, как известно, это ему не удалось.

Но вершина подлости синедриона — поступок с Иудой. Именно этот подписанный им документ и раздавил моё стремление к сопротивлению, показал мне, кто я такой. Пророк, реформатор, выразитель народного духа доброты? Ха! Оказалось, и цена-то мне — один плевок синедриона.

Как тонко мог я толковать священное писание, целыми часами рассуждать о том или ином установлении! Возможно, кто-нибудь из моих учеников вспомнит слова о принципе доброты: ударили по правой щеке — подставь левую. Сейчас мне все разговоры о добре и добродетели просто смешны. Принимаю эти слова только как способ показать своё духовное превосходство, и то в случае невозможности выразить протест как-то иначе. Сейчас я бы сказал другое:

— Не мир принёс я вам, но меч!

И, конечно, меня бы не поняли. Две крайности, но от одной до другой нужно пройти через смерть. Опыт жизни приходится дорого оплачивать.

На суде я не стал выдвигать обвинений по поводу событий на постоялом дворе. Подумаешь, изнасиловали женщину. Что там до страданий одного человека, когда солдаты Рима всю жизнь занимаются убийствами, насилием и грабежами! А что, скажи, с Иудой?

— Ты оказался прав, — ответил Аман Эфер, — под пыткой он подписал донос. Потом был повешен. Нет свидетелей, ничего нельзя и проверить. Как утверждает официальный документ, прибывший в канцелярию прокуратора, установлено, что спутники и ученики Иисуса из Назарета из чувства мести умертвили Иуду из Кариота, истинного ревнителя законов Моисея. Отдан приказ о поимке всех виновных и преданию их суду. Сегодня около Голгофы схватили некоего Иоанна, но в связи с вмешательством римской охранной когорты ему удалось бежать. Думаю, все твои спутники — опасные свидетели для рода Каиафы. Представь себе, что одиннадцать человек пойдут по Иудее и станут рассказывать о случае на постоялом дворе и твоей казни: через год вся Иудея будет в курсе событий. Пойдут жуткие пересуды, и Каиафе придётся покинуть пост первосвященника и потерять такие доходы, которые тебе и не снились. Не надо забывать и чувство тревожной заботы о. сыне. Отец хочет сохранить его лицо на будущее, когда он остепенится и ему придёт время занять подобающее место среди вождей религии и государства.

Галилеянин забеспокоился, на ложе ему стало неуютно. Мысли его переключились на учеников: их ждёт печальная участь и всё из-за его глупости. Помочь ученикам он ничем не может. Взгляд его с надеждой устремился к посланцу прокуратора.

— Чем можно помочь моим ученикам? Их найдут в Иерусалиме рано или поздно. Только ты, римский сотник, облечённый властью, можешь для них что-то сделать, если, конечно, захочешь.

— Захочу и сделаю. Сейчас все ворота в Иерусалиме контролируются стражей, и выйти из города незамеченным невозможно. Задача заключается в том, чтобы вывести их из города и сопроводить в Галилею к их семьям. Там они будут в безопасности. Однако для этого их необходимо убедить довериться мне, римскому сотнику, командующему к тому же сирийцами.