Понтий Пилат

— Нет тебе смысла предавать моих учеников. Прокуратор действительно стал жертвой давления синедриона. Человек он самолюбивый и помыкать собой какому-то Каиафе не позволит. Потому и довериться тебе можно. Со старшей из женщин, Марией Клеопой, держи связь. Я же, сам понимаешь, скоро умру.

Аман Эфер встал. Так значит, существует торговля оружием, существует даже караванный путь. Сколько оружия ушло со складов в Антиохии? А может и, не только Антиохии. Такие сведения стоят дорого, очень дорого! Аман Эфер вытащил из складок своего гематия мешочек и протянул его галилеянину.

— Передаю тебе горную смолу, действие которой ты испытал на себе. Известны случаи, когда длительное употребление смолы способствовало очищению крови, и люди выздоравливали. Желаю тебе выздороветь. Во время пребывания в этом доме тебя будет постоянно охранять наряд легионеров в полном вооружении и готовых к бою. Здесь ты можешь чувствовать себя в безопасности. Об учениках не беспокойся, всё будет сделано, как я обещал. Прощаюсь с тобой.

Аман Эфер вышел из пещеры и попросил Марию Клеопу пройти к Учителю. У входа в сад раздавался звон оружия армейского наряда, предварительно вызванного сотником через Понтия Пилата. Начинало темнеть, но Аман Эфер отправился во дворец Ирода Великого, где размещалась временная резиденция прокуратора. Понтий Пилат был сражён привезёнными известиями. Такого исхода расследования он не ожидал. Долго в ту ночь горел свет в комнатах дворца: готовились новые документы наместнику, организовывались поиски хозяина постоялого двора. Главное же внимание было направлено на поиски каравана. Был разработан план переправы учеников галилеянина за крепостные стены Иерусалима. Аман Эфер и примипиларий пехоты получили дополнительные права на время отсутствия прокуратора, который срочно отбывал к наместнику.

События с галилеянином развивались непредсказуемым образом. Утром принципал наряда доложил Аману Эферу об исчезновении галилеянина.

— Вышел человек по нужде. Что же за ним с копьём ходить? Мы поставлены его охранять, а не сторожить. Должен был вернуться — не дождались.

В доме Никодима на вопросы могла ответить только Мария из Магдалы. Она не спала и видела уход Учителя.

— Он вознёсся на небеса весь в сиянии. Господь взял его к себе. А мне он сказал: «Иди к братьям моим и скажи: восхожу к Отцу моему и Отцу вашему и к Богу моему и Богу вашему».

Она рассказывала подробности, и звучали они убедительно.

— Куда он вознёсся? — говорил принципал. — Вышел он из пещеры, я хотел его остановить, а затем подумал — зачем? Пошёл он вон на тот холмик к вершине, белый хитон отчётливо выделялся. Поднялся он на высотку и сразу пропал. Другое дело, как увидела уход своего Учителя эта женщина.

— Эта женщина не в своём уме, — размышлял Аман Эфер, — и всё, что она увидела, является плодом её больного воображения.

Все пребывавшие в доме Никодима верили рассказу Марии. Говорил же Учитель, что после смерти Отец небесный заберёт его к себе. Так и свершилось.

— Да пусть себе возносится! Что я так расстроился?! Пусть поступает, как считает нужным. Дальше мы друг другу не помеха. Трудно представить побудительные мотивы поведения человека думающего, двигающегося, но фактически мёртвого. Может быть, отправился в родные места проститься перед смертью с матерью все мы в долгу у стариков.

Солнце поднялось довольно высоко над горизонтом, когда Иисус обнаружил себя идущим по пустынной дороге на север, в родную Галилею. Он смутно помнил, как при выходе из сада кто-то взял его за руку и голосом Марии Клеопы сказал:

— Пойдём, Иошуа, пойдём, раз уж ты встал. Я отведу тебя к ученикам. Там ты решишь, что делать. Скоро откроют городские ворота, и мы беспрепятственно сможем войти в город.

Скоро он разошёлся, боли почти не чувствовал. Чёрная смола гасила болевые ощущения, наливала бодростью окостеневшие члены. Мария с одобрением поглядывала на него, удивление не оставляло её. Ужас распятия ещё жил в ней, а её племянник шёл широким, свободным шагом.

Войдя в город, они долго шли по незнакомым улицам, пока не свернули в неизвестный Иисусу дом. Непримечателен был дом, и трудно было предположить, что в нём притаились одиннадцать взрослых мужчин.

Когда Иисус вошёл в комнату, лица учеников выразили вопрос, затем удивление, а потом и полное смятение.

Необычен был вид Учителя. Осунувшееся, пересечённое глубокими морщинами лицо, запавшие глаза, лихорадочно блестевшие из глубины глазниц, седые пряди волос, ниспадавшие на плечи. Но никто не усомнился, что перед ними их Учитель, хотя и мало похожий на привычного, дорогого и близкого.

Разыгралась немая сцена, в которой каждый боялся первым нарушить возникшую тишину. Иисус принял молчание за сомнения.

— Мир вам. Что смущаетесь? Посмотрите на руки мои и ноги мои — это я сам; осяжите меня и рассмотрите, ибо дух плоти и костей не имеет, как видите у меня.

Неправдоподобность и неповторимость происходящего продолжали держать учеников в оцепенении.

Иисус обвёл своих учеников безнадёжным взглядом, попросил еды. Принесли печёной рыбы, поел в тишине. Подумал и поднялся: