Пообещай мне весну

– Видела бы ты, как она украшала комнату, когда приехала сюда! Никто не мог прикоснуться к ее безделушкам. Потом она просила меня вынести то, это, пока комната совсем не опустела. Мы рождаемся, как и умираем: лицом к лицу с самим собой…

Я впервые видела Лию в таком состоянии. Обычно это она сама утешала. Ей удавалось высоко держать щит, и постоянные смерти не выбивали ее из строя, я же хладнокровно принимала прямые удары, чтобы лучше ценить то, что я жива. В хосписе весна была парадоксом: пациенты радовались возвращению теплых дней, но в то же время сознавали, что, скорее всего, не увидят лета. Маргерит тоже это понимала.

Я поднялась и подошла к Лии. Я не мастерица утешать других, но успела сблизиться с Маргерит и точно знала, что она прожила хорошую жизнь, что она была врачом, которого ценили пациенты.

– Думаю, она преподнесла нам настоящий урок мужества…

Чтобы разрядить обстановку, я показала на картину.

– Как ты думаешь, Люсетта хочет остаться с нами?

Лия вытерла слезы, смеясь.

– Люсетта, моя прекрасная буренка, твое место здесь.

Письмо от вашей лягушки

Еще чувствуя вкус марок на языке, я кидала зеленые конверты в щель почтового ящика. Забрать их оттуда нельзя, отступать было некуда.

Здравствуйте!

Вы заметили? Зиме показалось, что я лягушка. Я догадывалась, что что-то не так, что это время года отличается от остальных, но окончательно поняла это, когда ледяные кристаллы сковали мое тело, мое дыхание остановилось и сердце перестало биться. Я была заморожена. Я думала, что умираю. Часто думала.

Наконец-то лягушка увидела, что большим холодам приходит конец.

Ваша лягушка возвращается к жизни.

В доказательство этого встречаемся в субботу, 16 мая, около девяти утра, у подножия горы.

Желтый, синий, оранжевый, фуксия

Я веселилась, разглядывая остальных участников. Я точно выбивалась из толпы: зеленые легинсы, желтая футболка, синие гольфы, натянутые до коленей, и кроссовки разных цветов.

Мне нравился мой нагрудный номер, он состоял из одних четных чисел: 2248.

Увидев, что у линии старта стоят опытные бегуны, я отошла, чтобы не путаться у них под ногами. Оглядываясь вокруг, я никак не могла осознать, во что ввязалась. Раздался сигнал к началу забега. У меня даже горло перехватило, так было прекрасно ощущать всю эту энергию и слышать подбадривающие крики болельщиков. Несколько секунд мы ждали, когда первые бегуны пересекут стартовую линию и наступит наша очередь.

Два километра за папу

Я решила участвовать в забеге Горы ради очень ясной цели: на каждом двухкилометровом отрезке пути я должна поставить точку в каком-нибудь сюжете. Ноги были заняты бегом, а в голове в это время крутились последние минуты, прожитые с отцом.

Я вспоминала, как мы сажали цветочные луковицы, стоя на четвереньках перед домом. Было холодно и сыро.

– Фабьена, если сложить мои сорок лет, мамины тридцать пять и твои десять, сколько получится?

В пятницу после обеда мне совсем не хотелось заниматься математикой. Не помню, что за рожицу я скорчила, но отец, смеясь, провел своей большой рукой по моим волосам и сказал:

– Восемьдесят пять.

Я не понимала, зачем ему считать наш возраст, но знала, что он никогда не говорит ничего просто так.

– А значит, мы посадим восемьдесят пять луковиц.

С высоты своих десяти лет я гордилась тем, что разгадала задумку отца: наша семья будет цвести вечно. Но что-то было не так.

– Пап, нам же не всегда будет столько лет. Надо каждый год сажать еще три луковицы?

– Папе всегда будет сорок…

Крики поддержки вернули меня на землю, и я с удивлением обнаружила, что держу темп тех, кто с самого начала бежал со мной. Большинство бегунов надели наушники и целиком ушли в музыку. Мне же хватало пары кроссовок, чтобы перенестись в мир своих мыслей…

Октябрь выдался на редкость холодный, и папа ругался при каждом ударе лопатой. Руки в садовых перчатках мерзли, и я жаловалась, что мне не нравятся крокусы, которые он выбрал: мне хотелось, чтобы за меня росли десять красных тюльпанов.

– Бери что хочешь.

Я всегда буду помнить его лицо, когда он сажал свои сорок пролесок Люцилии. Такое грустное. Когда все восемьдесят пять луковиц были в земле, он обнял меня и заплакал.

– Каждую весну ты будешь смотреть на эту красоту.

– Ты тоже, да, папа?

Мы пробежали почти два километра, и я пыталась вытереть щеки и шею, мокрые от слез: пришло время отпустить отца.