Попакратия

Виталз оторвался от бумаги, пожал плечами, но ничего не сказал. Он молчал, и Башка молчал. Потом пришлось нарушить тишину:

– Просто я думал, что все будет по-другому. А вышло как-то не очень. Прости, Виталз, получается, я просрал твою пятихатку. Хочешь, возьми что-нибудь из моего. Я тебе что хочешь отдам.

Виталз махнул рукой.

– Да ладно, Башка. Ну у тебя же будет день рождения? Тебе что-нибудь подарят. Может быть, деньги. Тогда и отдашь. Ты лучше скажи, как тебе это?

Виталз приблизился к нему вплотную и, почти на ухо, гордо прочел с листа:

футбик, кастрик и велик
фиговые граффити
фантики «турбо», галоша, бензин, земснаряды, карбид
банки, бутылки, стройки леса, шалаши
драки, курить невзатяг, чужие сады-огороды,
фишки, стрелялки, потыкали палочкой труп, дискачи
в морг посмотреть че лежит у открытого летом окна
парень в халате там дамочку шьет,
шов от груди до пупка

Виталз закончил и тяжело выдохнул:

– Думаешь, так норм? Есть между словами смысл?

Башка неопределенно кивнул.

– Я бы сказал, что есть. А это вообще о чем?

Виталз сделал очень важное лицо.

– Ну, это про нас. И про то, что жизнь такова, какова она есть. И больше никакова.

– А, ну тогда норм.

– Качает?

– Грамотно качает, Виталь.

– Я придумал насчет пятихатки, Башка. Когда пойдешь драться с Жекой, просто бей ему в нос, и из головы будут лететь монеты, как в «Супербратьях Марио». Там не то что пятьсот, там и тысячу выбить можно.

А и сел же Башка, призадумался: то не выслуга мне молодецкая, не честь-хвала пацанская, должен Жеку найти я и кровь пролить, а то век мне ходить закручиненным. Закручиненным, засифаченным, запечаленным, опозоренным, точно проклятым.

И искал Башка супротивника, и поплелся во далече, во дворы чужия, многопалатныя, подъезжал он к заставам великим да завидал, где во поле дом стоит, а на стенах то де писано червоной краскою со угрозою: «кто сюда придет, дак живому не быть», да звезда в кругу пятиконечная. И ударил во двери железные, от гуталина иже еси очищенные, от срамного уда отмытые, молвил Башка таковы слова: «Отопри-ка врата широкие, Жека-молодец, выходи во двор со мной битися-дратися, силушкой потягатися». – «Ты ли с дубу рухнул, дурило сказочный? – отвечал ему Жека-молодец. – Опущал ты чару в полтора ведра, аль Ярило-бог так взогрел тебя? Отправляйся себе восвоясики». Говорил тут млад: «Прискакал сотворить я отмщение, и не сдвинусь, покуда мы не пободаемся за обидушку». Стал пенять Жека: «Коли так, коль не хочешь сдриснути, то стой-постой, не попорхивай, молоды глуздырь не полетывай, на качелях иль трубах жди, так дойду к тебе».

И садился Башка на дубову скамью, у качелей, как было условлено. Ни души возле труб, только голуби сизые все милуются. Долго, коротко ль, и увидел Жеку Башка, приближается он вразвалочку. Встал Башка, мало время позамешкавши да не дав противнику слова вымолвить, замахнулся Башка на молодца удалого да ударил прямо во колокол. Чпырц-пыпырц – сомутились у Жеки очи ясные, разгорело да ретиво сердцо, закипела кровяка горючая, расходилися его дак могучи плеча. А Башка не теряет времени да хватает выю великую, жмет да тянет к земле сырой, пока кровь бурлит в голове его, пока страх чресла не заледенил, да шибнет его во ковыль-траву.

И схватилися плотным боем, рукопашкою, но тем боем друг дружку не ранили и боролись удаленьки добры молодцы двое суточки да трое суточки, по колен они в землю да утопталися, да на коленах натоптыши, ни которой один друг друга не переборет, мать сыра да земля дак потряхается, где то борются да чехвостятся удалы есть добры молодцы, да рубахи рвут из бархата.

Распотелися, нажаделися. А теперь богатырь под Башкой лежит. «Али сдашься мне, псово дитя?» – вопрошал Башка. «Во сто пуд отведай уд», – Жека отвечал.

Не покорятся, не помирятся, бьются-дерутся день до вечера, разливается озером-езером кровь Жекина, извивается змеем по челу его, по вые и дланям его, во как изъясняется в сече жаркой сердце его.

«Али сдашься теперь?» – вопрошал Башка сызнова. «В тыщу пуд отведай уд», – Жека вопиял.

У Башки втрое силы прибыло, сжал он локоть пуще прежнего. У обоих лица червонные, точно жарко дрова разгораются. И взмолил тогда Жека зычным голосом: «Признаю силушку твою богатырскую, одолел ты меня, отпусти, больно мне».

Расцепили клубок супротивники, сели наземь, задыхаются. Недосуг Башке много спрашивать, встал на ноги он ватные да идет со двора, заплетается, заправляет на ходу полы долгие. Извозюкался, набарахтался. Да й тым сеча и покончилась.