Поправки

Сумрак сулил безопасность. Альфред подхватил мальчика на руки, отнес его наверх. На щеке у ребенка отпечатался рисунок подставки. Он бормотал какую-то чушь, полусонный, но так и не открыл глаз, когда Альфред раздевал его и искал в шкафу пижаму.

Уложив мальчика в постель – один поцелуй, и он глубоко провалился в сон, – Альфред еще долго сидел у его постели, несчитаные секунды убегали меж ножками стула, в голове только боль, ничего, кроме боли. Он так устал, что не сможет уснуть.

А может статься, он все-таки уснул, потому что вдруг обнаружил, что стоит на ногах и чувствует себя несколько лучше. Вышел из комнаты Чиппера и пошел взглянуть на Гари.

Прямо за дверью в комнате старшего сына поджидала пропахшая клеем тюрьма из палочек от мороженого. Ничего общего с точной моделью исправительного заведения, какая представлялось Альфреду. Квадратное здание без крыши, грубо поделенное надвое, – точь-в-точь биномиальный квадрат, который Альфред чертил перед ужином.

А что это там, в самом просторном помещении «тюрьмы», какая-то мешанина из непросохшего клея и сломанных палочек? Тележка для куклы? Миниатюрный тренажер?

Электрический стул.

Сознание путалось от усталости; Альфред присел на корточки, чтобы получше рассмотреть стул. Его кольнула мучительная горечь – мало того что Гари изготовил кособокий неуклюжий предмет, так ему еще понадобилась отцовская похвала, – но еще острее был ужас перед невозможностью сочетать сей примитивный объект с идеально точным образом электрического стула, который за ужином сложился у него в голове. Подобно непостижной женщине из сна – Инид и одновременно не Инид, – стул, явившийся Альфреду в воображении, был, несомненно, электрическим и, несомненно, целиком состоял из палочек от мороженого. И, как никогда отчетливо, он подумал: а что, если все на свете «реальные» вещи по сути своей так же убого-изменчивы, как этот электрический стул? Быть может, вот сию минуту разум Альфреда совершает с реальным на вид деревянным полом ту же операцию, какую несколько часов назад проделывал с незримым стулом? Быть может, пол сделался полом лишь в умозрительной реконструкции. Разумеется, до некоторой степени природа пола неопровержима, деревянные детали определенно существуют и обладают измеримыми характеристиками. Однако есть и второй пол, отраженный в его голове, и Альфреда встревожила мысль, что осажденная со всех сторон «реальность», которую он защищает, на самом деле отнюдь не реальность конкретного пола в конкретной спальне, а реальность пола в его сознании, идея, лишенная всякой ценности, ничуть не лучше идиотских фантазий Инид.

Подозрение, что все относительно. «Реальное», «подлинное» не просто обречено, но изначально фиктивно. Уверенность в своей правоте, в правоте последнего рыцаря реальности – всего-навсего ощущение. Эти подозрения коварно подстерегали в номерах всех мотелей. Эти кошмары таились под каждой хлипкой кроватью.

Если мир не желает соответствовать его версии реальности, значит, этот мир жесток, болен и прогнил, этот мир – исправительная колония, а он сам – одинокий отчаявшийся узник.

И Альфред склонил голову при мысли о том, сколько же сил нужно человеку, чтобы продержаться всю жизнь в глухом одиночестве.

Он вернул неуклюжий, шаткий электрический стул на место в самое просторное помещение тюрьмы. И едва отпустил это изделие, как оно упало набок. Яркие картины вспыхнули в голове; тюрьма разваливается на части под ударами молотка, высоко задранные юбки, спущенные штаны, разорванные в клочья лифчики, обнаженные бедра – мелькнули и тут же исчезли без следа.

Гари спал в абсолютной тишине, как и его мать. Нет надежды, что он забыл уклончивое обещание отца осмотреть после ужина тюрьму. Гари никогда ничего не забывает.

«Стараюсь, как могу», – подумал Альфред. Вернувшись в столовую, он убедился, что кое-какие изменения на тарелке Чиппера все же произошли. Прожаренные краешки печенки, а также мучная корочка были тщательно отделены и съедены. И некоторое количество брюквы тоже попало Чипперу в рот, а на оставшейся кучке видны дырочки от вилки. Исчезли мягкие свекольные листья, остались лишь твердые красноватые стебли. Выходит, Чиппер выполнил условие, съел по кусочку от всего – нелегко ему пришлось, а его уложили в постель без честно заслуженного десерта.

Тридцать пять лет назад холодным ноябрьским утром Альфред обнаружил в зажиме стального капкана окровавленную лапу койота – свидетельство долгого ночного отчаяния.

Внезапно его захлестнула боль, до того сильная, что пришлось стиснуть зубы и обратиться к философии, иначе он бы расплакался.

(Шопенгауэр: «Лишь одним соображением можно объяснить страдания животных: тем, что воля к жизни, лежащая в основе всего мира явлений, в данном случае находит удовлетворение, пожирая самое себя».)

Он погасил внизу последнюю лампу, наведался в ванную, надел чистую пижаму. За зубной щеткой пришлось лезть в чемодан.