Поправки

Плохой муж ей достался, плохой, плохой, плохой, никогда не даст жене то, в чем она нуждается. Всегда найдет причину лишить Инид всего, что могло бы ее ублаготворить.

Так она и лежала, Тантал в женском обличье, возле не дающегося в руки призрака пиршества. Хоть бы пальчиком до нее дотронулся, не говоря уж о губах – как половинки сливы. Нет, ни на что он не годен. Пачка банкнотов, спрятанных под матрас, гниющих, обесценивающихся, – вот что он такое. Депрессия иссушила Альфреда до самого сердца, как и ее мать, которая так и не поняла, что процентные банковские вклады нынче защищены федеральной страховкой, а если купить акции солидных компаний и хранить их много лет, вкладывая также и дивиденды, это обеспечит старость. Альфред – никудышный инвестор.

Не то что она. Порой Инид могла даже пойти на риск, когда в комнате было совсем темно, именно так она и поступила сейчас. Перекатилась ближе к мужу, пощекотала его бедро грудью, которой восхищался сосед. Прижалась щекой к ребрам Альфреда. Ощутила, как он напрягся, ожидая, что она отстанет, но сперва ей непременно надо было скользнуть рукой по мускулистому животу, легонько-легонько, касаясь только волосков, но не кожи. Слегка удивилась, когда под ее рукой его плоть ожила. Муж дернулся, пытаясь ускользнуть от нее, но ее пальцы оказались проворнее. Сквозь разрез пижамы Инид чувствовала, как он достигает полноты мужественности, и давно накопившийся голод побудил ее сделать то, чего Альфред никогда не допускал: наклонившись, она взяла это в рот. Этого быстро растущего мальчика, слегка припахивающую мочой пышечку. Умелые руки, налитая грудь – она чувствовала себя желанной и способной на все.

Мужчина под ней сделал протестующее движение. Она на миг оторвала от него губы:

– Ал? Милый?

– Инид! Что ты…

Но раскрытый рот вновь вобрал в себя длинный цилиндр плоти. Она помедлила, пока не ощутила, как эта плоть, пульсируя, твердеет, соприкоснувшись с ее небом. Опять подняла голову:

– Немного лишних денег в банке – что скажешь? Свозить мальчиков в Диснейленд, а?

И снова опустилась. Язык и пенис достигли взаимопонимания, его вкус сравнялся со вкусом внутри ее рта. Обычная домашняя работа. Альфред толкнул ее ногой в бок – нечаянно, решила она и отодвинулась лишь слегка, все еще веря в свою желанность. Рот забит до самой глотки. Оторвалась на миг, глотнула воздуху.

– Если только две тысячи вложить, – пробормотала она, – при разнице в четыре доллара – ай!

Альфред опомнился и оттолкнул суккуба.

(Шопенгауэр: «Зарабатывают деньги мужчины, а не женщины, отсюда следует, что не должно передавать деньги в полное владение женщинам или доверять им распоряжаться деньгами».)

Суккуб вновь потянулся к нему, но он перехватил ее запястье, а другой рукой задрал подол ночной рубашки.

Может быть, любовь к качелям, а со временем к планеризму и подводному плаванию – это воспоминание о тех временах, когда матка хранила тебя от любых скачков и провалов. О временах, когда у тебя не было даже органа, способного ощутить головокружение. Покачиваешься себе спокойно в теплом внутреннем море.

Но сегодня кувырканье пугало, сопровождалось резким выбросом адреналина в кровь, словно с мамой что-то случилось…

– Ал, по-моему, это неправильно. Не думаю, чтобы…

– В книге говорится, никакого вреда…

– И все-таки я беспокоюсь. О-о-о! Право же, Ал!

Мужчина осуществляет законный половой акт со своей законной женой.

– Ал, все-таки не надо. Ой!

Истребляя воспоминание о затянутой в трико КИСКЕ той девчонки. Обо всех остальных ДЕВКАХ, их ТИТЬКАХ и ЗАДНИЦАХ, которые мужчина хотел бы ТРАХНУТЬ, сражаясь с этим образом, хотя в комнате было совсем темно, а в темноте многое дозволено…

– О, как это ужасно! – тихонько плакала Инид.

Хуже всего была мысль о крохотной девочке, клубком свернувшейся внутри нее, девочке, которая была размером всего-навсего с крупного жука и уже стала свидетельницей такого срама. Видела, как нечто похожее на разбухший мозжечок тычется взад-вперед чуть пониже шейки матки и после краткой двойной судороги – едва ли ее можно считать достаточным предупреждением – выбрасывает тягучие щелочные волокна спермы прямо в ее тихую обитель. Еще и на свет не родилась, а уже окунулась в это липкое знание.

Альфред лежал, пытаясь отдышаться, сожалея, что осквернил младенца. Последнее его дитя – последняя возможность извлечь урок из своих ошибок и внести исправления. Он был полон решимости не упустить шанс. С того дня, как девочка появится на свет, он будет обращаться с ней ласковее, чем с Гари и Чиппером. Смягчит ради нее правила, будет потакать ей и никогда, никогда не оставит сидеть одну за столом, когда все уже поели.

Но он обрушил на нее, беспомощную, такую грязь! Она видела отвратительные сцены семейной жизни, потому и предала отца, когда подросла.

Причина, побудившая Альфреда внести поправки, обрекла эти поправки на неудачу.