Попы в космосе

Диакон. В этом и есть революция! Такой авторитет заработать, чтобы мимо монашества в патриархи выйти.

Ефросинья. Откуда же такой авторитет взять? По воде, яко посуху, ходить?

Диакон. Не по воде, матушка. Водой нынче никого не удивишь.

Ефросинья. А что же?

Диакон(радостно). В космос надо лететь!

Ефросинья и Эро́с молча смотрят друг на друга.

Эрос. Это ты мне что предлагаешь? Чтобы в космос не лететь, полететь-таки в космос?

Диакон. Батюшка, так это же совсем другое. Там вас для надругательства посылали, а тут вы своею волей.

Эрос. Да разница-то какая?!

Диакон. Да такая, что как слетаете – вот вам и авторитет. Вы же там с Богом встретиться сможете… Ну, не с Богом, так со ангелами или со святыми. Кому, как не вам тогда патриархом быть? А станете патриархом, так сразу космос и запретите. Чтобы не было больше соблазна и беснования…

Эрос (Ефросинье). Ты видишь, матушка? Предлагают в беснование впасть, чтобы беснование пресечь.

Диакон. Да ведь это всегда так бывает! Доброе дело с чистыми руками не делается…

Эрос. Ты очумел, диакон? А житие Господа нашего, Иисуса Христа? Или оно тоже беснованием было?!

Диакон. Ну, так то Господь… А среди людей, как начнешь за истину бороться, чего только не наворотишь.

Эрос. Значит, предлагаешь интригу закрутить?

Диакон. А хоть бы и интригу, отче! Ради доброго дела – почему не закрутить?

Эрос думает.

Эрос (Ефросинье). Ну, что скажешь, мать? Дело доброе, дело правое, дело святое…

Ефросинья. Господи, да ведь это ересь! А если узнают?

Диакон. Да кто же узнает? От кого?

Эрос. И впрямь, от кого узнают? Ты, матушка, не донесешь. У меня кровный в этом интерес. А отец диакон сам это предложил. Его, случись чего, первым на осину вздернут, яко Иуду.

Диакон. Да вы что, отец настоятель? Я ведь от чистого сердца. Какая осина? Какой еще иуда?

Эрос (громко). А ты это у него спроси.

Диакон (опешив). У кого – у него?

Эрос. У того, кто за дверью стоит.

Все смотрят на дверь. Спустя секунду она открывается, входит отец секретарь. Теперь он в монашеском облачении.

Секретарь. Браво, отец Эро́с, вот что значит интуиция. Да, все верно, я уже тут. Ибо сказано: где двое или трое соберутся во имя Мое, там и Я среди них. (Диакону.) А тебя отец диакон, я бы во МХАТ играть не взял. В кои-то веки надо убедительным быть – и то не смог.

Ефросинья. Вот уж, подлинно Иуда!

Диакон (падая на колени перед Эро́сом). Прости, отче, во всех грехах повинен перед тобой!

Эрос. Что ты, отец диакон, подымись!

Диакон (стоя на коленях, покаянно). Каюсь! Не выдержал. (Смотрит на секретаря с ненавистью.) Сломал он меня, проклятый. Ходил за мной тенью смертной, страшные слова говорил, ни днем, ни ночью не отпускал. Сколько мог, я держался, а потом уж раз – и словно хребет переломился. (Смотрит на Ефросинью.) И главное, матушка, легко так стало. Когда живешь, во грехах погряз, но борешься – трудно. А тут вот – раз, и легко стало. Словно нет ни бога, ни дьявола, ни ада и ни рая. И есть только здесь и сейчас. И это здесь только от тебя зависит – верное ли решение примешь.

Эрос. А ты какое принял?

Диакон. Ты, отче, как в воду смотрел, когда про Иуду вспомнил. Я нынче, как Иуда в саду, приложился к тебе изменным целованием. (Секретарю.) Странно как выходит, отец Василиск. Вот жил человек, заповеди соблюдал, служил Богу, ни в чем, кроме этого, смысла жизни не видел. А пришел другой человек, сказал слово – и словно семя какое в душу заронил. И вот уже растет оно, это семя, набухает, заполняет душу чернотой непроглядной. А в черноте этой ничего нету, только посвист стоит – залихватский, разбойничий. И берет тебя такая тоска и веселье одновременно, что единственное, что остается – выпить шкалик да пойти и зарезать, кого Бог пошлет.

Ефросинья (в ужасе). Что ты говоришь такое, отец диакон?

Диакон. Не отец я ныне, и не диакон. Сам, своими руками, изверг себя из сана, из Церкви Божией и рода человеческого. Вот, говорят, нечистый попутал… А как именно он попутать может, кто знает? Я теперь знаю. Страх – вот что в соблазн вводит и в прелесть. Не страх Божий, конечно, а страх человеческий. Страх – грех тяжелейший, и ни что иное. Среди смертных грехов он не назван, да только один сто́ит всех прочих. Он – родитель всяческой скверны, ибо всегда есть ему оправдание. Отчего человек боится? Оттого, что слаб, это все знают. Ну, а коли уж слаб, что с него взять? А ведь страх – это тьма, и ее больше прочего беречься надо. Но забывают об этом. Потому страх и входит в человека, как бес, да ведет за собой семь бесов сильнейших его.

Ефросинья. Господь наш бесов в свиней изгонял.