Попы в космосе

Диакон. Так то Господь… А простому смертному как изгонять, когда страх внутри? Проще самому свиньею стать. Но одно дело – свинья штатская, бессмысленная, она и сама, может, не понимает, что происходит. И совсем другое дело, когда сам в свинью обратился, и глядишь на себя со стороны, и видишь, как в кале блуда валяешься… Так что нет ныне диакона Михаила, с молитвой к Богу грядущего, остался только грешник великий со своею свиньей неуемной. Потому прошу у тебя прощения, отче, но на прощение не надеюсь, ибо сам себя простить не могу.

Эрос. А и все же, отец Михаил, Бог милостив. Он простит, и я прощаю. Не думай о плохом, молись Богу, он все упромыслит.

Секретарь. Нет, отцы, беру свои слова назад. Надо вам все же на театре играть. Особенно разные жалостные сцены – давить из зрителя слезу. (Голос его становится железным.) Но мы тут не в театр пришли и не в консерваторию. Нам с вами надо дело решать.

Смотрит на Эро́са. Тот молчит.

Секретарь. Что, отец Эрос, или снова на попятный двор? Опять никуда не летим? А как же обещание?

Эрос. Обещание это вы у меня силой вырвали. Силой и шантажом. Но только после слов отца Михаила глаза у меня и правда открылись.

Секретарь (с досадой). Да не открылись они, глаза эти ваши. Не открылись, а закрылись!

Эрос. Это почему?

Секретарь. Потому что простой певчий в храме больше для церкви сделал, чем вы. Люди всю жизнь живут с надеждой, чтобы им за Церковь умереть. А вам не умереть даже, вам прославить ее предлагают. А первые христиане, львами растерзанные? А мученики святые, отдавшие жизнь свою как свидетели веры Христовой? Да хоть бы и несчастные наши батюшки и монахи, которых ныне поминали. А вы? Нет, недостойны вы не то, что в космосе, недостойны вы мельчайшей из милостей Божиих. Недостойны вы ни в сане пребывать, ни в лоне церкви, ни в звании человеческом. Нет здесь больше отца Эроса, и нет раба Божия. Запрещение вам, отлучение вам, и анафема, гражданин Рубинштейн. И живите после этого, как можете. Если сможете, конечно…

Диакон и Ефросинья слушают его, окаменев. Пока секретарь говорит, отец Эрос берется за сердце и медленно опускается на стул.

Ефросинья. Батюшка, что с тобой?

Эрос. Сердце… сердце, матушка.

Диакон (подхватывая Эро́са). Отец Эрос! Плохо вам?

Эрос. Умираю я, отец Михаил.

Ефросинья всплескивает руками, крестится. Диакон осторожно усаживает Эро́са на стул. Секретарь поворачивается к Эросу.

Секретарь. Умираете? Так мы и поверили… Не надо симулировать. Здоровый мужчина, на вас пахать можно.

Диакон. Да человек ли ты, отец Василиск, или впрямь василиск дьявольский?!

Пауза.

Ефросинья. Давай-ка, отец дьякон, в кровать его.

Эрос. Погодите… (С трудом, протягивая руку.) Отец… Василиск… прошу…

Секретарь смотрит на него с подозрением.

Секретарь. Что вам угодно?

Эрос. О последней милости прошу… Как христианин христианина.

Секретарь смотрит на Ефросинью, на диакона, потом снова на Эро́са.

Секретарь (нехотя). Ну, что в моих силах…

Эрос. Исповедаться хочу…

Секретарь. Мне?!

Эрос (с трудом). Перед смертью. Исповедаться… и причаститься.

Секретарь. Не ко времени вы, отец настоятель, затеяли этот цирк. Вы же знаете, у нас на вас большие планы…

Диакон. Да есть ли у вас сердце?! Брат ваш просит об исповеди!

Секретарь молчит, о чем-то думает.

Секретарь. Хорошо. Исповедь так исповедь… (Ефросинье.) Евангелие мне. Крест!

Ефросинья несет крест и Евангелие. Кладет их на стол рядом с Эро́сом.

Секретарь (возглашает). Благословен Бог наш! (Кланяясь.) Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас! Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас! Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!

С каждым словом становится все темнее, пока не наступает непроглядная тьма. Во тьме звучит голос секретаря.

Голос секретаря. Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Пресвятая Троице, помилуй нас; Господи, очисти грехи наша; Владыко, прости беззакония наша; Святый, посети и исцели немощи наша, имене Твоего ради.

Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй!

Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков. Аминь.