Пора меж волка и собаки

– Тяжко мне совсем! На присяге не буду я! Вон пусть в передней избе ее ближние мои князья Милославский и Воротынский примут. А вы, – он повернулся к тем, кто уже крест целовал, – Если станется надо мной божья воля и умру я, то вы, пожалуй, не забудьте на чем мне и моему сыну крест целовали, не дайте боярам сына моего извести. Бегите с ним в чужую землю, куда Бог вам укажет. А вы Захарьины! Чего испугались? Или думаете, что бояре вас пощадят? Вы от них будете первые мертвецы. Так вы бы за сына моего и за мать его умерли, а жены моей на поругание боярам не отдали! – покачнулся, и с трудом передвигая ноги, вышел.

– Ты их совсем стравил, – шепнула Малка, – Теперь они друг друга грызть будут, аки псы шелудивые.

– Твой отец, – как бы в ответ на ее слова бросил в лицо Воротынского, повернувшись к нему, Пронский, – Да и ты сам, первые изменники, а теперь к кресту нас приводишь!

– Я изменник, а тебя привожу к крестному целованию. Ты человек прямой или целуй или пошел вон! – ответил Воротынский.

Пронский дал присягу. Крутились как змея под вилами все. Члены Избранной Рады с утра мели хвостом в царских палатах, а вечером в палатах Старицкого, ночью же они разводили турусы с Захарьиной братией, захватившей все, даже царскую казну. В палатах спокойного Юрия и то начался тихий шум. С кем быть, с кем? Умрет государь, кто на его стол сядет? И везде шмыгали серые тени. Слушали, видели, на ус мотали и шмыгали дале. Везде, как будто город состоял из людей и теней. Везде шмыгали серые тени, а на всех перекрестках, у всех дворов, мелькали черные кафтаны псарей царевых. А их расплодилось, как собак дворовых в Китай-городе.

Иван выздоровел неожиданно. Как-то в одночасье. Просто утром вышел в столовые палаты сам. Бодрый, расчесанный, в парадном платье, без холодного пота на лбу и бледности на лице. На глазах остолбеневшей челяди сел за стол, подвинул себе блюдо с жареным мясом, приказал плеснуть в кубок вина красного, и с аппетитом умял полблюда, запивая из кубка. Встал, приказал готовиться к отъезду на богомолье. Надо благодарность Богу отдать за чудесное избавление от недуга. Все!

Царь поехал в Белоозерье. Говорили, что в Кириллов монастырь, а может к волхвам старым поморским, тем, что древние заговоры знали. Неожиданно для всех приказал повернуть в старые Владимирско-Суздальские земли, где в густых лесах пряталась Пешножская обитель.

Проехав Дмитров, царь приказал всем ставить лагерь, а сам в окружении близких псарей и мамки, никогда не оставляющей его одного, направился в монастырь.

Войдя в ворота, они уверенно направились в дальний конец двора, где одиноко притулился маленький скит. В ските обретался Вассиан Топорков, бывший епископ прихода, что в Коломенском при царевом тереме был, выгнанный оттуда, еще в юные годы Ивана, за недружелюбие к боярам. Надо отдать должное, Вассиан не любил и выскочек из Избранной Рады и захарьевскую братию. Он вообще мало кого любил, по причине того, что был он провидцем и ведуном старых волхвов. По той же причине у себя в ските никого не привечал, и на стук в дубовую дверь ответил рычанием, как медведь в берлоге.

– Не греми. Не открою. Всех вас видеть не хочу!

– Открывай, государь с тобой видеться хочет! – рявкнул старший Угрюм.

– А ты на меня не рявкай, волчье отродье. Я тебя тоже не боюсь волкодлак гребаный! – огрызнулся Топорков, – Смотри, отведаешь топора.

– Это тебя за топор, Топорковым прозвали? А, дядька? – зазвенел колокольчиком серебреный смех Малки.

– Это кто ж там потешается? – неожиданно дверь отворилась. На пороге стоял детина медвежьего роста, – Ба так это сама Лучезарная! То-то я и слышу, знакомый голос. В келью свою не зову. Пойдем в лес прогуляемся. Там полянка земляничная есть. Волки твои в лесу привычные. При них и люди не страшны. Да и ушей там серых нет.

– Пойдем дядька, – она легко спрыгнула с крыльца.

– Ко мне зачем?

– За советом, – она поманила рукой Ивана и Угрюмов.

– Тебе мой совет ни к чему. Ты сама всем советчик, – старец смотрел на нее, как мальчик на учителя.

– Не мне. Государю дай совет.

– Дам, – он остановился на полянке, действительно усеянной крупной земляникой ярко-красного цвета. Показал на пенек царю, – Погуляйте пока. Ягод пощипите. Мы покалякаем малость.

– Как бы мог я добро царствовать? – спросил Иван, с удивлением смотря на старца, – Как бы мог я великих и сильных своих в послушствии иметь?