Порабощенные. Сборник рассказов

Доныне бесцветная медуза озарилась яркой синевой, нежным усыпляющим цветом. Бесформенные грани твердели и набухали, медуза издавала неприятный писк, будто изнемогая от боли, но продолжала нагреваться и набирать силу. А. слышала тихий звон энергии, бегущей по проводам, чувствовала ладонями нагревающееся тепло внутри них. Е. нервно бегал взглядом по возбуждающейся медузе, теплым проводам и спящему дракону. Непонятные показатели на мониторе помогали ему контролировать процесс, но волнение не отступало. Медуза набухала и набухала, сияла все ярче, пищала все громче. Она превратилась в твердый, будто стеклянный фонарь, освещающий все помещение синим неоном. Ее оглушающий писк перекрикивал унылый бубнеж магнитофона, но к мольбам несчастной медузы никто не прислушивался. Разогнавшаяся жизнь убегала из нее, падая в тайные просторы пустоты, а кипящие провода перестали греть руки А., но начали неприятно их колоть.

– Долго еще? – кусая губы, спросила она.

– Почти все.

Он не отпускал взглядом показатели монитора, не замечая, что кричавшая на весь институт медуза уже несколько раз увеличилась в размерах. Казалось, она вот-вот лопнет, не выдержав настолько мощного напора жизни, но ее боль была необходимым условием, неизбежной жертвой на пути к великой цели. Величайшей цели!

Когда мифические показатели заявили о готовности, Е. уронил ладонь на долгожданную клавишу запуска и крикнул шипящей от ожогов А.:

– Давай!

От внезапного крика она случайно выронила провода, но тут же поймала, не дав им коснуться земли. А. опустилась к каменной голове и просунула два провода глубоко в ноздри, один в зловещую зубастую пасть и два последних в острые уши.

– Готово!

Е. напечатал в программе длинные математические заклинания и еще раз щелкнул кнопку запуска. Свирепая медуза щедро накачивала каменную голову жизнью, безрадостно эякулируя в омерзительные провода. Голова завибрировала. Испуганная А. тут же спряталась за спиной Е. и с любопытством подглядывала оттуда. Наполняясь потоками энергии, голова двигалась на месте, а сотворивший ее камень постепенно терял серость и жесткость и медленно обретал цвет. Медуза продолжала пищать, но теряла набухлость и синеву, отдавая драконьей голове все свое дыхание и тепло. Огромные окна залихорадили в дрожи от режущего лязганья артефакта и тяжелой вибрации камня. Голова каталась с места на место, рискуя выронить провода, а истерика медузы пробуждала весь безжизненный институт. Когда окна разбились, опрокинув на пол тысячи осколков, Е. обнял А. спрятав ее под своими тощими плечами. Лампа под потолком тоже не выдержала крика медузы, оторвалась от слабого проводка и раскрошилась вдребезги посреди стульев. Убегая от страха к любопытству, Е. и А. оторвались друг от друга и взглянули на каменную голову. Чешуя потемнела, сменив цвет на суровый коричневый, а мощные клыки стали кристально белыми. Проснувшиеся веки распахнулись, явив кровавые, пропитанные ненавистью глаза. Стеклянный взор ожившей головы вцепился в своих воскресителей, неблагодарно нахмурившись.

Над сценой рухнул потолок, помещение спряталось в грохоте и пыли. Вслед за ним развалилась стена: груда цемента провалила сцену и упала куда-то вниз. Е. взял свою помощницу за руку и побежал к двери, но потолок над ней рухнул и забаррикадировал выход. Бегая туда-сюда, они откашливались пылью и прятали глаза руками. Они не заметили, как хаотичный побег привел их к драконьей голове, устремившей на них зловещий кровавый взгляд. Но молить о пощаде было уже поздно, ведь последний, решающий ход принадлежал не дракону, а назойливо пищащей медузе. Она вспыхнула что есть мочи, ослепив беззвучным взрывом все вокруг, и выкрикнула на прощание резкой волной воздуха почти неслышимое фух.

Фух, и никакого пугающего грохота. Фух, и никакой ослепляющей пыли. Фух, и никакого бьющегося стекла. Фух, и никакого давящего камня. И никакого режущего холода, и никакой плавящей духоты. И никаких несбыточных надежд, навязчивой боли и пожирающих душу страданий. Никакого убивающего чувства. Никакой радости, никаких удовольствий, сильнее боли напоминающих о стремительном течении циничной жизни. Фух, и никакой жизни. И никакого порабощения. Ни снаружи, ни внутри.

Фух, и тишина.

Фух, и все.

Неизвестно, сколько времени прошло после знаменательного фух, но неожиданным, запускающим становление будильником стал хрип умирающего магнитофона. Он пробудил их посреди пустоты. В ней не было неба и горизонта, божественной природы и рукотворных городов. Не было безграничного космоса и манящих звезд, свежего воздуха и твердой земли. В этой пустоте была лишь бесконечная груда скомканного металла, как на автомобильной свалке или взорванной Хиросиме. Проржавевший угловатый металл, когда-то бывший городами и заводами, автомобилями и дорогами, мечами и щитами, танками и бомбами, уходил далеко в бесконечность. Где-то внутри него магнитофон напевал свою последнюю мелодию.

– Где мы? – А. бесчувственно осмотрелась.