Поражение Федры

Трифон и Критон сказали, что мне нельзя присутствовать в зале при даче показаний, поэтому я ждала Кандакию в своих покоях. Мерила шагами комнату возле постели, с одышкой, покачиваясь из-за большого живота. Мне хотелось чем-то порадовать Кандакию – к примеру, приготовить ее любимое блюдо, – но я не знала ни что она любит, ни как это готовить. Я жалела, что мы не обнялись перед ее уходом, но на это не было времени – так быстро Трифон с Критоном ее увели. И, наверное, это к лучшему. Не хотелось бы ее смущать.

Наконец я услышала в коридоре голоса. Ругались двое мужчин. Я прислушалась.

– Для чего это надо было делать, Критон? Мы лишь потеряли время и выставили себя некомпетентными.

– Ты ведешь это дело или я?

– Тише…

У двери голоса затихли.

Я нервно прикусила заусенец на пальце. Они не скажут мне правды, но, похоже, все прошло не очень хорошо. Нужно было запретить им допрашивать Кандакию. Рот заполнил резкий привкус, закровоточил палец.

В дверь постучали. Я отворила ее и отступила, пропуская мужчин. Сначала Трифон, а за ним и Критон заняли за столом свои привычные места. Одновременно заговорив со мной, они одарили друг друга сердитыми взглядами. Я выглянула в коридор.

– Не понимаю, – не обращала я внимания на их попытки ввести меня в курс дела, – где она?

Если бы Кандакия не потерялась, я сочла бы выражение их лиц комичным.

– Вы отвели ее в зал суда, но не проводили обратно? – взорвалась я.

– Ваше величество, – начал Трифон, но, видимо, не нашелся что сказать.

– Уверен, она скоро вернется, – масляно протянул Критон.

Он заговорил о каких-то обязанностях и кухнях, но я не слушала его. Я выскочила в коридор и побежала настолько быстро, насколько позволял живот. Я звала Кандакию до хрипоты, но она не отзывалась. Я спрашивала о ней у каждой встречной служанки, но они лишь качали головами. Вскоре меня догнал Трифон.

– Она вернется, Федра, – мягко взял он меня за руку. – Ты так заболеешь. Попросить моих людей поискать ее?

Я кивнула, ощущая себя дурочкой. Я даже не знала, где расположена прачечная, хотя Кандакия проводит там большую часть своего времени. А кухни пугают меня: душные и жаркие, с грубыми простолюдинками. Но в коридорах находиться опасно, и Кандакии следовало сразу вернуться ко мне. Я позволила отвести себя обратно, молча ругая своего спутника за халатность.

Кандакия не вернулась и ночью. Я опустилась на колени перед самодельным алтарем: плохоньким и дешевым, подумалось мне, собранным неумелыми руками. Но я верила, что боги увидят мой пыл и поймут: я сделала что могла из подручных средств.

– О боги, – вслух обратилась я, словно никто, кроме них, меня не мог услышать. – О Зевс, отец всех богов и мой дедушка! Молю вас вступиться за ваши же принципы! Мы гости здесь – моя служанка и я. И какие мучения мы здесь терпим! Прошу, не допустите дальнейших злодеяний. Пусть с Кандакией все будет хорошо. Пусть будет веская причина того, что она не вернулась. Пусть она вернется целой и невредимой.

Не самое изящное обращение к богам, но искреннее и сердечное.

– А потом, прошу, позвольте нам вернуться домой, – добавила я.

В ответ ярко сверкнули небеса и прокатился раскат грома. Молния. Символ Зевса. В глазах всё еще плясали звезды. Я поднялась – теперь это давалось мне с трудом – и поковыляла к кровати. И впервые с приезда в Афины спала крепко.

* * *

К утру о Кандакии по-прежнему не было слышно, но пойти ее искать я не могла. В суде давал показания Ипполит. Присутствовать в зале мне не дозволялось, но Трифон тайком устроил меня в маленькой нише с дверцей. В ней было очень тесно, мне пришлось поджать ноги под себя и упереться ладонями в стены. Я не знала, смогу ли все слушание терпеть позывы к мочеиспусканию, в последнее время участившиеся, поэтому утром ничего не пила и набила под тунику лоскуты простыней. Сквозь щель между стеной и дверцей хорошо просматривалась часть зала и место, предназначенное для Ипполита. Послышались приближающиеся шаги, и я задержала дыхание, но, кто бы ни направлялся в мою сторону, он прошел мимо.

Через какое-то время зал стал наполняться мужчинами. Они топали, смеялись и перекрикивались друг с другом из разных концов помещения. «Похоже, они в приподнятом настроении, – зло подумала я. – Сегодня их душевный покой не потревожат докучливые женщины, соизволившие жаловаться на насилие».

– Ипполит, – раздался знакомый голос. Тесей.

Я должна была догадаться, что Тесей будет сам выступать за сына, и все же меня это потрясло. В глубине души еще теплилась надежда, что он не будет открыто принимать чью-то сторону.

– Ты слышал, в чем тебя обвинила царица. Она сказала правду?

Послышался грустный вздох. Я прижалась глазом к щели и увидела, что Ипполит зевает.

– Разумеется, это ложь, отец. Царица – моя мачеха. Я никогда не оскорбил бы тебя и богов какой-либо связью с ней.

Он говорил скучным голосом, словно заучил пассаж наизусть. Такой подход поможет или навредит мне? Не понять. Я не видела лиц мужчин, которые будут выносить приговор Ипполиту, нам: мне и ему.

– Тогда что случилось?