Порча

– Как? – поглядывает на меня со смешком и нарочи́то вертит ногами. Играючи.

– Убери свои лопатки! – отшучивался я.

Теперь стопа была похожа на надутый резиновый шар, из которого, топорщатся маленькие одутловатые пальчики. Отек не твердый. Жидкость под кожей переливается: надавишь пальцем – ямка, отпустишь, ямка выправляется. Прижмешь ладонью посильнее, жидкость внутри перетекает. Боли при этом нет. До чего хлипкое наше тело!

Потер подошву, покрутил стопу. Отек уменьшился. Надел носок. Повертел немного и левую стопу. Затем укрыл ноги одеялом.

– Почки, пусть пока тебя не волнуют, их в любое время можно вытащить, сейчас желудок надо спасать, – я снова сел на табурет и начал сканировать ладонью живот. Вера знала, что опухоль ног вызвана нарушением мочегонной функции почек, что в общем-то не настолько опасно, чтобы забыть про самый тревожный очаг недуга.

Протянул ладонь над животом, представил форму желудка, похожую на бурдюк. Пошарил. Запульсировало, заегозило. Внешнее биополе, будто дуновение, едва уловимо. Весь мир замкнут на этих легких волнениях. Осторожно, чтобы не потерять связь с тонкой материей, вслушиваюсь в свою ладонь. Перемежаясь мягкими нажимами, язычки биополя изнутри тела то ластятся под ладонью, то отлетают.

Глубоко вдыхаю. Замечаю, как импульсы постепенно расходятся. Раз за разом отвожу руку все дальше. Исследую другие органы. Ищу невидимую гать в болоте болезни. В области печени чисто. Увожу руку книзу, прощупываю все глубже, до самого позвоночника. В районе почек толкается что-то едва уловимое, но кажется чересчур слабым, не заслуживающим внимания. Встряхиваю ладонь. Возвращаюсь к желудку. Задерживаю ощущения, а мысли нет-нет, да и срываются на постороннее. Полдень уже, где же сын?

Вокруг желудка гудит что-то. Гудит и гудит, как озноб. Когда зябко, хочется укутаться в теплое. Кутаешься, кутаешься с головой, а дрожь не проходит. Снова иду по цепочке магнитных импульсов. В обратную уже сторону. Чувствую, цепочка тянется к голове. Медленно довожу ладонь до шеи. Останавливаюсь на минутку. Пощипывает пальцы. Реденько. Укусит чуть-чуть. И держит, не отпускает. Тянет в голову. Странно! Почему так сильно тянет в голову? Заходить в туда не решаюсь. Сына до сих пор нет…

Наваливается усталость. В воображении встают какие-то невнятные образы. Вижу лес, поляну, представляю, в густой траве древний пень, на нем грибы. Интересно, грибные споры, что это? Не семена и не корни… Сбрасываю наваждение и снова бреду по кочкам болезненной трясины. Усталость с ювелирной вкрадчивостью засасывает и поглощает. Смотрю на часы: вечер уже, а сына все нет.

Нужен другой способ. Нужны слова. Но где они, кто подскажет? Иду в ванную, обмываю руки, возвращаюсь, спрашиваю, наконец, у Веры.

– Алешка опять у подруги застрял?

– Пусть. Зачем он тебе?

– Чего так долго? Обещал утром прийти, нет до сих пор.

– Он двери у Вики в квартире вставляет.

– Вера, какие двери? О чем ты говоришь?

– А ты что, ему не веришь?

– Представь себе, не верю, – Вера помолчала, потом сказала:

– Станешь сейчас его притеснять, опять умотает на Север. Держать будешь?

– Да не буду я его притеснять. Но почему он обманывает?

– Кого он обманул?

– Как кого? Меня обманул. Тебе этого мало? – я был возмущен.

– У тебя все время кто-нибудь виноват. На себя посмотри сначала, – Вера вступалась за сына в своей материнской запальчивости. И тогда, не подумав, я принес и показал ей расписку. Она прочла, ничего не сказала…

Четверть века назад они лежали в просторной палате роддома с простодушной соседкой, которая ужасно боялась родов. Медсестра, пожилая и добрая женщина, заходила к ним в палату, и почти не обращала на Веру внимания, потому что знала, что беременность у нее вторая. А вот соседке уделяла особое внимание, потому что та – первородка. Хотя по годам они с трусихой были ровесницы, витамины раздавала по очереди: той – первой, а ей – второй. Вера и не обижалась. Наоборот, видела себя более опытной, и это льстило.

Ребенок зашевелился глубокой ночью. Повернулся, и начались схватки. Она отметила, что при первых родах схватки тоже начались ночью, а родила днем. Теперь схватки были короче, и роды пришлись на утро. Вера тужилась, превозмогая боль. Мучительную боль на пределе терпения, изматывающую и оболванивающую. Она не знала, кто родится: девочка или мальчик. Потом – ощущение отошедших вод. Ребеночек выходил на воздух. Рождался. Наконец, его приняли. Наступило полное расслабление, боль сразу ушла, как будто ничего и не было. И ей показали его: пуповина тянулась от маленького тельца. Согнутые ножки, скрюченные ручки, сморщенное личико, весь какой-то мокренький, красненький, некрасивый. Она мгновенным взглядом охватила его всего, шепнула про себя: «мальчик», поняла, на кого похож, и запомнила навсегда.