Порченый подарок

Бора вскинул голову почти сразу, будто его окликнули, и уставился прямо на меня, как если бы знал, что я тут стою, пялясь на него, как потерянная. В грудь врезалась жаркая волна, понуждая забиться замершее, оказывается, сердце, и во мне все чудным образом натянулось, обращая в готовую зазвенеть струну. Ощущение было таким интенсивно острым, всепоглощающим, что на долю мгновения меня даже успела охватить и так же стремительно покинуть паника. Память искала и не находила в своих глубинах подобных чувств для сравнения. Сознание беспомощно билось в усилиях подобрать тому, что бурлило сейчас во мне, определение. Но они терпели фиаско и вовсе впали в паралич, когда предводитель легко спрыгнул на землю и стал быстро, практически бегом надвигаться на меня. Он так сильно нахмурился, что где-то мелькнуло желание сбежать, но он достиг меня раньше, чем я даже шевельнулась.

— Раздетая! — тихо, но угрожающе произнес Бора, подхватывая и подкидывая на свое бедро, примерно так, как носил Гису, и все так же торопливо понесся в дом. — О чем ты думала вообще, Греймунна?!

— О тебе, — растерянно пробормотала, по-прежнему уставившись ему в лицо, словно впала в оцепенение.

Супруг запнулся, чуть замедляясь, и тоже теперь впился в меня глазами, начал дышать все более шумно и рвано.

— Обо мне, — прошептал он, будто это его потрясало, и, едва шагнув в тепло дома, загнал пятерню в волосы на моем затылке и толкнул к себе, заставляя наши губы врезаться друг в друга.

Его рот не ласкал, по сути, мой, уговаривая, соблазняя, как обычно, а требовал, захватывал, атаковал, творя некую дикость вместо поцелуя, дикость ненасытную, алчную, ведь как бы сильно ни открывалась навстречу, Бора готов был брать больше и больше. Мое возгорание наступило скорее, чем разум уловил, что он в огне. Как удар, как падение, как взлет. Я вцепилась в мужа в ответ, не отдавая себе отчета, где мои руки: путаются ли в его волосах, гладят ли мощные плечи и грудь, впиваются ли в подрагивающие под пальцами мускулы спины.

Кто-то окликнул Бора или меня, за грохотом в ушах не разобрать, и это должно было нас отрезвить, меня — уж точно, но нет.

— Прочь! — рявкнул мой супруг, не оборачиваясь, а лишь оторвавшись от наших безумных поцелуев на миг, и метнулся кратким взглядом вокруг, словно пытался понять, где мы.

Сделал несколько шагов, толкнул какую-то, скорее всего, первую попавшуюся дверь и захлопнул ее за нами. Не знаю, была ли эта комната чей-то или же пока пустовала, бесстыжей мне было все равно. Почуяв опору под спиной, даже не представляя, лежу или прижата к стене, выгнулась навстречу Бора, взмолившись стоном о том, чтобы или унял им же разожженный пожар, или же сгубил, сжег до пепла. И он дал мне то, о чем просила: прижал, распял, вытянул под собой, несколькими резкими рывками лишая нас всех покровов ниже талии и уничтожая все преграды между его восставшей плотью и моим естеством, пока губы все взаимно терзали и завоевывали.

— Ликоли, моя Ликоли… — Его голос был едва слышен сквозь мое почти рыдание от вторжения.

Больно-сладко-полно-до краев! Отдельных движений не разобрать, одно лишь сплошное сумасшествие блаженства, стонов не разделить — они общие, контакта глаз не разорвать — все напоказ, никаких секретов, и лишь на самой вершине, на которую мы взлетели вместе, как единое существо, наступила слепота, а вслед за ней и парение.

— Что же сотворил! — вывело меня из волшебного оцепенения восклицание Бора. — Набросился на тебя… Больно, Лепесточек? Нельзя ведь с тобой так! Ты же у меня… Простишь ли?

Я уставилась в его еще потное и отмеченное печатью недавнего удовольствия, но уже встревоженное лицо и разгладила собравшиеся на лбу морщинки подрагивающими пальцами. Пресветлая, ну до чего же у него яркие глаза, просто невыносимо голубые: смотришь — и в груди тянет, едва ли не болит, но так приятно.

— У того, что было сейчас, есть название? — спросила, прочистив чуть саднящее горло. Ох, меня наверняка весь дом слышал!

— У того, как я накинулся на тебя, как одичалый, потому что вижу — и разум долой? — ворчливо ответил супруг, целуя мои пальцы и упорно продолжая хмуриться. — Если и есть, то оно точно не из числа хороших.

— А жаль, потому что мне понравилось, и я не против, если так и дальше будет, — не смогла я удержать расползающиеся в улыбке губы, а светлые брови Бора взвились вверх. — Это было как волшебство: никаких мыслей и сомнений, раз — и вот уже летишь.

— Жена моя, — простонал предводитель, опуская лицо в изгиб моей шеи, и все его огромное тело содрогнулось. — Что ж ты такая… Жизнь ты моя и погибель медовая.

Мы полежали несколько минут, и я наслаждалась ими несказанно, но вечно же так продолжаться не могло. Влага на бедрах и скомканная и перекрученная одежда начали причинять дискомфорт, хотя тяжесть, пусть и неполная, моего могучего мужа, прижимающаяся сверху, была необыкновенно приятна. Я поерзала, и Бора тут же вскинулся, глядя озабоченно.