Порченый подарок

— Но дело в том, — невозмутимо перебил меня руниг, — что единственный толк от вашего лежания состоял в появлении на вашем личике этого расслабленно-недалекого выражения, присущего всем хорошо удовлетворенным женщинам. — Я шумно вдохнула, подавившись злостью и смущением и проглотив неподобающий вопль бешенства, и развернулась к двери, собираясь убраться отсюда. — А вот я, хорошо играя роль болезного и находящегося едва ли не в бреду и при смерти бедняги, сумел почерпнуть массу важных сведений из болтовни своей сиделки. Знаете ли, возиться ведь с больным та-а-ак скучно, язык прям чешется: слово за слово, один невинный вопрос, заданный слабым голосом и с рассеянным взглядом, за другим, чисто чтобы часы унылые скоротать, и вот уже я знаю о метке и прочих особенностях местной жизни куда больше вас, непосредственно, кстати, в этом заинтересованной. Как раз благодаря этому мне известно, что большая часть того, что тут несла нам эта маленькая коварная — в ее понимании конечно — дрянь, извращена и является чушью.

— Чтобы понять это великого ума не нужно, — огрызнулась я, замирая лицом к двери.

— О, теперь вы меня передумали покидать, кресса Греймунна? Снизойдете послушать еще?

Я развернулась, привалилась спиной к двери и молча уставилась на этого язвительного мерзавца. Просить его рассказать — подвергнуть себя еще насмешкам, тем более нет никакой уверенности, что и после этого он сочтет нужным дать мне желаемое. Наши взгляды пересеклись, и я со всем свойственным мне прежде внешним высокомерием вздернула подбородок и подняла бровь. Главный руниг же расплылся в широкой улыбке, которая, не знай я его получше, могла показаться и обворожительной, и одобряющей.

— Ответ на ваш первый вопрос я еще не знаю, — продолжил он, не прерывая визуального сцепления между нами, а мне пришлось лучше сосредоточиться, пробиваясь сквозь пелену моей злости, чтобы понять — он говорит о том, как намерен выбраться из Аргаста. — Но на данный момент это и неактуально, раньше весны нет смысла и пытаться. А что касается второго — онор Бора никак не сможет прийти за вами, дорогая, если будет не в силах или, скажем, мертв, а в самом государстве воцарится междоусобица и им будет вообще не до нас.

Мое сердце, почудилось, и биться перестало от услышанного. Горло перехватило, и на теле выступил пот, а ноги затряслись.

— Что вы несете? — захрипела я из-за враз пересохшего рта. — Да как вам… Как вы смеете!

— Смею что? Размышлять о том, как выполнить свой долг перед родиной, или о том, как дать вам шанс вырваться из цепких объятий животного и вернуться без последствий для вас и всего Гелиизена домой, к себе подобным, туда, где вам самое и место? Смею, очень даже смею и не вижу тут повода стыдиться или делать такие большие глаза, пусть они у вас и, несомненно, великолепны.

— Прекратите! — рявкнула я, ткнув в его сторону пальцем. — Кто вам сказал, что я вообще хочу возвращаться? Куда? В страну, которая распорядилась мною как вещью, откупом за чужую глупость и самонадеянность?

— Да ладно, кресса Греймунна, — пренебрежительно скривился главный руниг. — У нас же уже были беседы на темы вашей неуместной полудетской обидчивости на непреодолимые жизненные обстоятельства, и мы пришли к тому, что это бессмысленная трата нервов.

— Вы пришли к этому, не я! И если уж призываете мою рассудительную и расчетливую сторону, то скажите, зачем мне хотеть вернуться туда, где я всегда буду запятнана в глазах великосветского общества как женщина, прошедшая через постель, как вы изволите выражаться, животного.

— И что? Я немало наблюдал за вами прежде, чтобы понять, что соблюдение всех тягомотных традиций Гелиизена, все эти вращения в обществе никогда не были пределом ваших мечтаний. Начните мыслить по-настоящему широко. Вернувшись домой, вы обретаете совсем не призрачную свободу жить дальше как вам вздумается. Замуж вас уже никто неволить не станет — никакого смысла, в средствах вы нуждаться никогда не будете, время сможете посвящать именно тому, чего сами захотите. А если переживаете насчет своей привлекательности для мужчин, то позвольте вас уверить: у вас отбоя не будет от желающих согреть ваши простыни. Мы, мужчины, такие извращенные создания, что репутация бывшей любовницы животного только распаляет и влечет нас, вместо того чтобы отталкивать.

Циничная ухмылка Иносласа и его отвратительные слова уже душили меня не хуже веревки на шее, и, не выдержав, я закричала:

— Хватит! Прекратите немедленно! Прекратите мне говорить всю эту мерзость и прекратите называть моего мужа животным! — От вопля в горле запершило, и я закашлялась.

— Не орите! — шикнул на меня руниг. — А он является чем-то другим?

— Значит так: я не собираюсь все это от вас выслушивать и не намерена ни в чем вам помогать! — с огромным усилием вернув себе видимость спокойствия, процедила я.