Порченый подарок

«Твоя», — кивнула я ему, кратко прижав ладонь к сердцу, и увидела, как расширилась его обнаженная грудь от мощного резкого вдоха.

Предводитель стремительно отвернулся и, как сухую ветку, подхватил со снега толстенное бревно, чтобы с силой воткнуть его в выкопанную яму. Его мышцы бугрились, его кожа поблескивала от пота, но именно меня накрыло таким сокрушительным порывом жара, что пришлось прижаться лбом к холодному стеклу и вцепиться в подоконник, удерживая себя прямо.

Еще один короткий взгляд от Бора, и его губы прошептали «скоро», как если бы его самого сжигал тот же невидимый пожар, что и меня.

Зимние сумерки налетели стремительно, как если бы небесный свет закрыли крылья огромной птицы, и мне почти ничего стало не разглядеть, кроме крупных мужских силуэтов в отблесках нескольких разведенных внизу костров. Похоже, работы скоро остановят и Бора с воинами явятся в дом, голодные и уставшие. Я почти бегом кинулась в ванную, подкинула дров в топку под купальней и собралась спуститься в трапезный зал, чтобы встретить там мужа. Но, едва распахнув дверь, столкнулась с ним, практически взлетевшим по лестнице с большим блюдом в руках.

— Разве мы не пойдем ужинать с остальными? — спросила, когда Бора, с улыбкой настолько предвкушающей, что она вполне сошла бы за зловещую, приянлся медленно теснить меня обратно в нашу спальню.

— Нет, — только и сказал он, убирая препятствие в виде горы принесенной им пищи в сторону на вытянутой руке.

Предводитель наклонился ко мне, и, ни секунды не колеблясь, я приподнялась на цыпочки, встречая его на полпути. Поцелуй был похож на вспышку рунаэского праздничного цветного огня, тут же ослепившего и захватившего тело и разум. Соприкасались лишь наши ласкающие друг друга рты, чего мне вмиг стало недостаточно, и я, совсем осмелев, скользнула ладонями по колючим щекам супруга, стремясь обхватить его затылок, и выгнулась навстречу, толкаясь своей резко отяжелевшей и занывшей грудью в его широкую и твердую. Но Бора тут же отстранился, издав болезненный стон.

— О чем ты думала, стоя сегодня у окна? — пробормотал он, устанавливая блюдо на ближайший сундук.

— О многом. — Я приблизилась к нему и, чувствуя себя бесшабашно отважной, уткнулась горящим лицом между его лопаток. — Например, о твоем запахе.

— Да уж, пахну я сейчас… — прочистив горло, начал супруг.

— Замечательно, — закончила за него я, — ты пахнешь моим комфортом и желанием, а значит, замечательно.

Большое тело Бора содрогнулось, будто я прижгла его железом, и он застонал, запрокинув голову.

— Ликоли, ты так искушаешь меня… просто невыносимо.

— Это плохо?

— Это лучше всего, но этой ночью нам действительно стоит быть тихими, а еще лучше, наоборот, поссориться во всеуслышание для большей достоверности.

— Я не умею ссориться, — невольно захихикала я и, не удержавшись, все же поцеловала солоноватую терпкую кожу мужа прямо в ложбинке, что создавали его мускулы вдоль позвоночника, получив в награду новый протяжный стон и дрожь. — И я могу быть тихой. Наверное.

О Пресветлая, грешница я уже вся без остатка, раз (подумать только!) уговариваю мужа разделить со мной постель. Умом-то соображаю, что он прав и стоит сделать вид, что не все меж нами гладко, иначе кто же поверит в желание сбежать, но не ум руководит мною, когда внутри все так ноет, ноет да просит той сладости, что способен дать супруг. И никакого терпения, и не помню, что это такое вообще.

— Даже если бы ты и смогла, то я уж точно нет, — покачал головой Бора, разворачиваясь и прижимая на секунду меня к своей груди, но тут же отступая. — Пойду-ка я помоюсь. Охолону.

— Не выйдет, — вздохнув, сообщила я, — я там дров подкинула. Собиралась мыться вместе. Неужто нас и правда услышать могут? Даже оттуда?

— Кто не услышит, тот почует, — выдавил предводитель как сквозь боль. — Но и слух у аниров очень-очень острый.

— Очень? — Он пошел в купальню, а я поплелась следом, несчастная и обделенная. Стоило остановиться, не мучить обоих, так нет же, я прямо заболела необходимостью быть с ним рядом или хотя бы не упускать из поля зрения. Нормально ли это?

— Очень. — Бора помедлил, колеблясь, потом торопливо сбросил штаны и перемахнул через бортик кадушки, расплескав часть содержимого. — Вада слышал, что говорил тебе Инослас. И хоть есть в его словах здравое зерно, но это ничего между нами не меняет, а вот его, злись — не злись, я терпеть после завтрашней ночи больше около тебя не стану. Мало мне, что зверя только и усмиряй, ибо рядом с тобой от него похотью вечно несет, так еще и душу тебе рвет, смуту вносит.

— Не добраться ему до моей души отныне, — гордо вскинулась я. — О том я тоже у окна, на тебя глядючи, думала.

— И что же надумала? — Бора, как нарочно, не смотрел в мою сторону, плеская раз за разом на лицо.

— Что выбираю тебя и быть с тобой счастливой. Выбираю метку не потому, что в том нужда или так для всех лучше, а оттого, что хочу свою жизнь с тобой до конца связать.

— Жена моя… — шумно, с посвистом вдохнул Бора.