Порченый подарок

— Нет, погоди уж. — Меня как лихорадка какая-то охватила, обнажающая, разгоняющая пульс, уничтожающая сдержанность, развязывающая язык, вкладывающая в разум не просто слова, будто складную, идеальную песню, а дающая знание — все верно, так как надо, бояться и оглядываться не за чем отныне. — Не намерена я наперед загадывать. Может, и ты прав, и Инослас насчет того, что в жизни всякое бывает, но я не желаю допускать в свои помыслы такого. Я тебе себя вверяю всю, без остатка не по долгу законной жены, а ради собственного женского счастья, которое дашь ты, верю всем существом. Даешь уже сейчас, и дальше так и будет! Я выбираю верить в нас навсегда.

Бора замер, согнувшись, с ладонями, закрывающими лицо, а потом вдруг закачался вперед-назад, и низкий, пронзающий меня насквозь рык разлился по влажному помещению.

— Да и гори оно все! Время — не время, мне уж все одно! — рявкнул он, выпрямляясь и ударяя кулаками по поверхности, рождая сотни брызг. Выражение его лица было по-настоящему диким, верхняя губа дергалась, глаза полыхали неистово. — Моей станешь, Ликоли. Сейчас. Безвозвратно.

Бора в мгновение ока оказался стоящим прямо передо мной, мокрый, огромный, бурно дышащий, глядящий одновременно предельно пристально на меня и в то же время немного рассеянно в свое сознание. Не страх, а лишь его бледное подобие скользнуло где-то на задворках разума и рассеялось, как пугливый призрак в первом же луче небесного светила. Я сама нетерпеливо протянула руки к мужу, прося взять с собой туда, где нас уже ничто не будет разделять. Да, я так надеюсь, что это и будет моей наградой.

— Ты не будешь сожалеть, клянусь жизнью… — подхватывая меня, сдавленно проворчал он. — Не будешь никогда.

— Я знаю… верю, — торопливо ответила я, зачем-то без остановки кивая и оглаживая на ходу его лицо.

Супруг поставил меня на ноги на край постели и принялся раздевать. Промокшая от его близости ткань была неподатливой, усилия у него выходили неловкими, но мою попытку помочь предводитель отверг. Меня все так же странным образом лихорадило, делая такой чувствительной, что его прикосновения даже сквозь материал заставляли вздрагивать и бесконечно томиться, как если бы время замедлилось, только чтобы помучить меня. Нас обоих. В сжигающем нетерпении я тянулась к губам Бора снова и снова, но получала лишь краткие поцелуи, что не утоляли жажды и не утешали, лишь распаляли.

Когда я очутилась обнаженной по пояс, затрясло и самого Бора. Он уткнулся лицом между моих грудей, нежно, но настойчиво обхватив их ладонями и немного сдвинув. Начал тереться, часто вдыхая, водить открытым ртом, оставляя влажные дорожки, дразня соски щетиной и оглаживаниями языка, а мне только и оставалось, что накрепко вцепиться в его плечи, ибо ноги так и норовили предать и подогнуться, а из горла рвалось хриплое хныканье.

— Бора-а-а… — взмолилась я, когда стоять стало уж совсем невмоготу.

Мой анир вскинул голову, одарил меня совершенно одурманенным взглядом и разом сдернул всю одежду вниз. Обхватил за талию и аккуратно, как нечто способное разбиться на осколки от неловкого движения, уложил в центр нашей постели.

Томительное ожидание, наблюдение за ним, его ласки уже так разожгли меня, что спина сама собой выгнулась, едва коснувшись покрывал, а бедра без всякого стыда приглашающе распахнулись. Я так сильно, так глубоко хочу его в себе, не только в теле, что до него не ведало, что такое истинная сладость, но и в сердце, где он сумел зажечь одаривающий все нарастающим теплом и бесконечным уютом огонь. Желаю его там полного воцарения, моей ему всепоглощающей принадлежности, скрепления незримых, возникших так стремительно и выросших до непостижимых умом размеров нерушимых уз.

Но супруг не внял моему откровенному приглашению, вытянулся рядом, повернув меня к себе, и стал целовать. Сначала легкими прикосновениями рта, скорее, обещаниями настоящей неги, то внезапно жадно, сжимая пятерней затылок, помогая устоять под его напором и не позволяя ускользнуть от него, то снова лишь касаниями, краткими искушающими пощипываниями губ. Волна за волной: то люто, сжигающе, так, что я кричать была готова в его рот, а может, и кричала, цеплялась, наверняка царапая до крови в тщетных усилиях притянуть ближе, обвивалась, сама терлась о тугую твердость между нашими животами; то опять мягко, трепетно, как сладкий бальзам проливая на мои распухшие истерзанные уста, от чего из глаз вдруг начинали катиться слезы.

Это все длилось и длилось, вверх-вниз, жарко-прохладно, близко-близко и откат назад, и не важно, сколько раз я начинала молить дать мне больше, Бора оставался непреклонен. Удерживал одну руку в моих волосах, второй прижимал к месту на талии и лишь поглаживал кончиками пальцев, но дальше выворачивающих мне душу лобызаний не шел.