Порченый подарок

— Ликоли… — Бора опустил веки и уткнулся своим лбом в мой, тихо простонав: — Что ж ты такая у меня… как греза прямо.

Много-много наполненных сладостью и горячечной страстью минут спустя, я, щедро обласканная, выкупанная и накормленная легким завтраком, перебирала все платья из сундуков под пристальным, дарящим непрерывное тепло взглядом мужа, что расслабленно развалился полуобнаженным на постели.

— Как думаешь, это подойдет? — спросила я его, приложив к груди наряд цвета самой первой весенней листвы с вышитыми крупными желтыми цветами.

— М-м-м…подойдет, — протянул он, на самом деле снова неотрывно глазея лишь на свою метку на моей шее.

— Ты и про все прошлые так говорил! — вздохнула я.

— Потому что тебе все подойдет. Не обессудь, но все равно я тряпок этих не вижу, одну тебя только, — чуть виновато заглянул мне в глаза Бора.

— Но я же хочу выглядеть красивой для тебя и непременно подобающе случаю, чтобы ты мною гордился!

— Пф-ф! А одежки-то тут при чем? — поднял брови предводитель. — Если я чуть больше тобой гордиться стану, Греймунна, меня того и гляди на части порвет. Ты лучше эти платья и вовсе брось, и надевай все теплое да с мехом, нам ведь, почитай, весь день в шатре провести придется, подарки да пожелания от людей приезжих и местных принимать да угощения и питье предлагать.

— Ты мог бы мне и сразу об этом сказать, — возмутилась я.

— Мог бы, — Бора расплылся в довольной хитроватой улыбке, — но не стал.

— И почему?

— Полюбоваться хотел.

— У нас вся жизнь впереди! Налюбуешься!

Предводитель стремительно поднялся и, подойдя ко мне, отобрал и бросил на постель платье, что я так и прижимала, и окинул медленным, горячим взглядом с головы до ног.

— Нет! — веско уронил он и полез сам доставать мои теплые, им же и подаренные вещи.

* * *

— Ты, видно, жизнь совсем не ценишь, чужак, — послышалось ворчание Вада снизу, когда мы уже спускались по лестнице.

— Пора тебе прекращать звать меня чужаком! — огрызнулся еще невидимый главный руниг. — Я-то теперь, выходит, застрял тут с вами до конца жизни.

— Как-то долго до тебя это доходило, а на вид вроде умный, — парировал седой анир.

— Умный, — резко бросил Инослас, встречаясь со мной наконец глазами, — поэтому понимаю, когда есть возможность разного хода событий, а когда ее уже не остается.

Он воззрился на мою шею, еще хорошо видную в не застегнутом пока вороте шубки, и на миг его лицо исказила гримаса откровенного гнева, но она быстро исчезла без следа, сменяясь разочарованием и какой-то глубокой усталостью. Как у человека, что только что узрел пепелище своего некогда любимого дома.

— Всегда знал, что глупо строить какие-то планы с участием женщин, которым предоставлен хоть какой-то выбор, — пробормотал он, — и вот этому очередное подтверждение.

— И вам доброе утро, кресс Инослас, — легкомысленно фыркнула я, не испытывая ни капли сожаления или вины.

Хотя, может, и стоило бы, ведь действительно, теперь вся задумка накрыть Рекру и ее сообщников разом, скорее всего, пошла прахом.

— Не вижу ничего доброго в том, чтобы лицезреть, как вы лишили себя всех шансов на весьма заманчивое и, вероятно, величественное будущее, пойдя на поводу у своей…

— Прежде чем еще слово произнесешь, воин, поостерегись! — рявкнул Бора, обнимая меня за плечи.

— Да уж, при всем моем уважении, онор Бора, остерегаться мне уж нечего! — поражая меня, руниг уставился на предводителя с ничуть не скрываемой дерзостью. — Терять — тоже, так что желаю высказаться без всякой оглядки.

— Только если моя диала имеет настроение тебя выслушать, мне-то до твоих разочарований дела нет, — хмыкнул Бора. — Ну что, Ликоли, хочешь знать, что все время он в голове держал?

— Не слишком, — покачала я головой.

— А напрасно, кресса Греймунна, — Инослас усмехнулся криво и болезненно, и мне подумалось, что таким открыто демонстрирующим свои эмоции я его никогда не видела. Ни раньше в Гелиизене, ни здесь в Аргасте. — А я ведь хотел для вас так многого, и мне казалось, вы та, кто сможет укрепить свое сердце против всей этой присущей, извините, бабам сентиментальной чуши, и станете моей настоящей спутницей на пути воплощения в жизнь больших амбиций. Вернуться на родину уже не разменной монетой политической игры, а личностью, что оставит за своей спиной целое вражеское государство, повергнутое в междоусобную смуту — разве это не великолепная цель в жизни, ради которой не стоило разбазариваться на чувства, имеющие свойства неизбежно угасать и проходить?

— Не для меня, — отрезала я.

— А жаль, так жаль, — уже совсем без всякого запала произнес Инослас. — Вы, несущая в себе кровь двух правящих семейств, наследница Окнерда Пятого, случись что с его двумя сыновьями… Как легко я мог бы возвысить вас и возвыситься сам, руководствуйся вы исключительно трезвомыслием, а не порывами жадного до удовольствий женского тела и разума. Сколько бы я мог вам дать… Месть, величие и иную, совсем иную степень того же самого удовольствия, что доступна только при наличии безграничной власти.