Порченый подарок

— Уже на ногах и здоров как бык! — ответил предводитель, нежно, словно это была тонкая соломинка, беря мое запястье и подтягивая руку к своим губам.

— Дак и она скорее скорого тоже бегать станет, предводитель! — вмешался Ундо. — Не о чем горевать тут. И это… пойду и я, пожалуй. Посплю чуток внизу у Нарги на кухне, там моим костям ох как тепло. Да и глядишь, старая мне чего вкусненького выделит.

— Спасибо вам, — прошептала я.

— Обязан я тебе до конца жизни, Ундо, — кивнул ему Бора, лишь на мгновение отрываясь от меня взглядом.

— То же мне, нашел чем обязываться… — бурча себе под нос, старый лекарь нас покинул.

— Хочешь есть, пить, обмыться? — торопливо спросил мой анир.

— Пока бы только сесть попрямее, — улыбнулась ему я, — да на тебя посмотреть.

— Я за свою оплошность и взора твоего не заслуживаю, — проворчал Бора, вскакивая, и, осторожно приподняв меня, положил под спину еще пару подушек.

— Да в чем ты оплошал-то? — возмутилась я, пусть и очень тихо. — Я же могла и не пойти на конюшню в то утро, и ничего бы у них не вышло. Или этот бурый монстр мог и через месяц, и через два там однажды меня подстеречь. Это же дело случайности.

— Нет, кабы не праздник да не народу столько почти всю ночь напролет, все сыты-пьяны, то ни за что бы Кего было не пробраться в мой двор незамеченным.

— А кто он такой… был? — Убил ли зверь моего мужа его?

— Был, — твердо кивнул Бора. — Сын он последнего предводителя Свирепых, Оури, которого я два года назад тоже убил, когда он со своей ордой в мои пределы сунулся. Лекуб-то от него и остался. Кего тогда совсем юношей был, испугался да с недобитками обратно убежал, а я пожалел да выслеживать и добивать не взялся. Вот и напрасно. Он, видишь что, окреп, сил набрался, про Рекру вон вызнал и про тебя потом, задурил девке голову брехливыми россказнями про ее мать и моего отца, про родство их по духу супротив нас, мягких к людям и слабых аниров, да убедил отомстить любой ценой. Посулил, что, если выйдет у него Аргаст захапать, он ее своей диалой возьмет. Ну и она с червоточиной оказалась, поддалась алчности и вранью.

— А что за история про твоего отца и ее мать?

— Ты ешь — я рассказываю, — поставил условие супруг, поднося к моему рту чашку с густым бульоном.

Я послушно отхлебнула и, чуть переместившись, успела чмокнуть его большой палец. Посудина заплясала, бульон едва не разлился, Бора глянул с укором, но при этом с облегчением. Вот и правильно, прекращай винить себя, любимый. Вышло все, как вышло — жива и такой оставаться и намерена.

— Я уже говорил тебе, что мой отец принял решение привезти вдов Свирепых в Аргаст, причем он никак это внятно не объяснил даже самым преданным воинам и друзьями. Уже позже стало ясно, что вдова Сакру подпоила его как-то дурманящим разум зельем, заставив воспылать к ней похотью дикой. Отомстить она задумала сразу же: у Свирепых кровная месть — непреложный закон. Так уж вышло, что наша с Ивка мать не была диалой моего отца… столько лет вместе, и всегда вроде у них ладно было… но нет, он все ждал ту самую… Ну да неважно это все. Так вот, как только привез он эту вдову безымянную, то в первую же ночь метку ей и поставил! Ни мы, ни воины его никак в толк не могли взять, что же с ним творится. По всему же видно было: и злобная она, и ненавидит всех вокруг, и отец ей не по сердцу… а он как сам не свой делался все больше. Подозревать всех вокруг начал в не пойми каких грехах, срывался, бояться прямо его народ стал. И чем дальше, тем хуже. До тех пор, пока Нарга однажды ночью не поймала эту самую вдову на творении того зелья — видно, запас у нее кончился. Крик-скандал поднялся, отец ни в какую в дурное верить не хотел, на ближайших друзей преданных бросился, и под весь этот шум та отравительница коварная и убежала. К своим, в земли Свирепых подалась — не терпелось ей похвалиться, что самого предводителя аниров отравила, душу-сердце изгадила. Да лишь на их первых же дозорных нарвалась, так все ее торжество и закончилось. Они только метку моего родителя увидели — и обезумели… — Бора, хмурясь все больше, тряхнул головой. — Сотворили с ней, перед тем как растерзать, такое, о каком ни тебе, никому лучше и не знать, Лепесточек.

— Но если мать Рекры свои же и убили, отчего же она на тебя и меня зло держала?