Порочная невинность

– Когда Дёня рассказал мне про тебя, я охренел. Когда попросил приглядеть за тобой в случае чего – послал его на хер, потому, что это ненормально, спать с ровесницей своей дочери. Так ему и сказал. А всё равно, знаешь, что-то шевельнулось внутри. Подумал, ну а хрен его знает, всякое же в жизни бывает. А вдруг? – Помолчал, не отводя от меня внимательного взгляда. Усмехнулся. – Но когда приехал за тобой в эту твою вонючую халабуду, честно – расстроился. Денис мне ближе чем кровный брат, я за него голыми руками порву, а тут… Всё так банально: девочка-припевочка, из грязи в князи… Сегодня этот, а завтра другой – побогаче. Думаю, да етить твою налево, Дёня! Ну ладно бы ещё…

– А мне посрать, что ты об этом думаешь, – без единой эмоции перебила я его. И тут же, словно нащупав лазейку во внешний мир, хлынула разъедающая меня изнутри тревога. Подбородок задрожал, я сцепила зубы, пытаясь сдержаться, но не смогла, и, плюнув на гордость, с мольбой глянула в льдистые глаза Медведя: – Что с ним?

Он отвёл взгляд, опустил голову.

– Надо подождать. Медо́к и Саня толковые, надёжные ребята. Без базара. – Помолчал, покивал своим мыслям. – Должен, должен вернуться… Мы в Афгане ещё и не в такой заднице бывали, а Дёнька – фартовый! Пятый десяток, а только первая пуля, да и та вскользь. – Поднял на меня взгляд, просветил насквозь. Улыбнулся: – Да и глупо не вернуться, когда такая боевая подруга ждёт. Правда. От души. – Пожал плечом. – Хотя и не правильно это как-то…

Я уткнулась лицом в ладони, а он погладил меня по голове, словно деточку:

– Пойдём, я тебе ванну приготовил со скипидаром. Обязательно надо попариться, иначе разболеешься.

– Да пофиг, если честно…

– Но, но! Пофиг ей! Меня дети дома ждут, старшего женить скоро, а если с тобой что-нибудь приключится, Бес меня… Так что давай это… Не болеть и жить долго и счастливо, договорились?

Я глянула на него исподлобья – вроде не шутит. И даже почти не притворяется. Действительно надеется, что всё обойдётся.

– Как вас зовут-то хоть?

– Михал Потапыч. Медведев.

Я глянула на него с недоверием, и он снова рассмеялся.

– Во-во. Папка с мамкой постарались. Всю жизнь их спрашиваю – нахрена? А они говорят – ну красиво же…

– Так это что, серьёзно?

– Угу… – он кинул мне на плечо полотенце. – Давай. Двадцать минут минимум и не забудь кипяточка подливать. Там в ванной одёжка кой-какая, уж что есть. Зато тёплая.

Я безропотно забралась в обжигающую, пахнущую хвоей воду, полюбовалась на свои до сих пор ещё мелко дрожащие руки и, наконец, закрыла глаза. Казалось, этот жуткий вечер никогда не кончится, и с одной стороны, хотелось забыться сном, а с другой – я знала совершенно точно, что не усну. Тревога не ушла, но её словно обволокла глухая, беспросветная апатия. Что я могла? Только довериться Медведю и повторять про себя снова и снова: «Господи, помоги…»

Потом он пытался накормить меня яичницей с колбасой. Я молча ковыряла её вилкой, понимая, что не смогу съесть ни кусочка, и даже не замечала, что по щекам нескончаемым потоком бегут тихие слёзы. Медведь сначала просто смотрел на это, но наконец, со вздохом полез в холодильник. Вытащил начатую бутылку пшеничной водки, налил себе и мне – чуть больше чем по половине гранёных стаканов.

– Давай.

– Не хочу.

– Через не хочу. Надо.

Я сложила руки на столе, уставилась на него с иронией:

– А вам не кажется, что это неправильно как-то? Или вы своего младшего тоже водкой по́ите?

– Ещё чего. Он не заслужил пока.

– Хм… – что ещё сказать я не нашлась, просто взяла стакан и махом выпила до дна. Закашлялась. Внутренности, рот, горло – всё тут же вспыхнуло, снова потекли слёзы, даже голос на мгновенье осип. Медведь протянул мне кусок хлеба с салом.

– Ну вот, считай боевые сто грамм. Клянусь, ты их на всю жизнь запомнишь! И знаешь… – помолчал, качая головой, – пусть они будут первые и последние в твоей жизни. Нехрен. Я тебя в такое говно втянул, что не знаю, как и разгребать теперь. Так что… Пусть первые и последние. За это тоже надо выпить.

Налил себе полстакана, мне – на два пальца от донышка.

– Ну, за тебя!

Потом оказалось, что надо обязательно трижды. Снова налил – полстакана себе и с ноготочек мне. Помолчал. Мотнул головой:

– Ну, за живых!

Я выпила и заревела. Но теперь по-настоящему, навзрыд, уткнувшись лицом в сложенные на столе руки. Немного выждав, Михаил Потапьевич помог мне подняться, проводил к застеленному уже дивану. Всё в его действиях было как-то продуманно, стабильно, по-домашнему… Если бы не разящая фоном тревога.

– Я тебя закрою снаружи, поэтому к двери можешь даже не подходить. Телефон, если что, работает, но лучше обойдись без него. В холодильнике еда, не стесняйся, бери.

– А вы куда?

Он посмотрел на меня очень серьёзно, и его льдистые глаза оказались вдруг тёплыми.

– Ну ты же сама всё понимаешь. – Помолчал, кивнул за меня. – Ну вот. – Снова помолчал. – Лучше спи! Утро вечера мудренее.

***