Порочная страсть

Люс подошел, грациозно развернулся и, возвышаясь над распростертыми на песке соседями по бараку, рассеянно поглаживая безволосую грудь, лениво поинтересовался, изобразив другой рукой взмах воображаемой ракетки:

– Кто-нибудь хочет сыграть в теннис?

– А что, здесь есть корт? – искренне удивился Майкл. – Тогда я, пожалуй, сыграю.

Люс посмотрел на новенького с подозрением: до него не сразу дошло, что это всего лишь шутка.

– Так ты меня дурачишь, стервец! – проговорил он изумленно. – Шуточки шутишь? Думал, я попадусь на удочку?

– Почему бы и нет? – ухмыльнулся Майкл. – Удочка ведь всегда при тебе.

Мэт и Нил оглушительно расхохотались, Бенедикт смущенно захихикал, а лежавшие неподалеку мужчины, которые ненароком услышали разговор, отозвались дружным сдавленным смехом. Люс замер в растерянности, не зная, как себя вести, а после короткой паузы пожал плечами и зашагал к воде, словно с самого начала туда и направлялся, бросив между делом:

– Я рад, что ты заметил.

– Как можно не заметить такую-то штуковину? Я сперва решил, что это кусок арматуры сиднейского моста Харбор! – крикнул Майкл ему вслед.

Зрители из ближайшей компашки перестали изображать безучастность и покатились со смеху, так что триумф Люса обернулся фарсом. Нил сгреб пригоршню песка, шутливо швырнул в Майкла и воскликнул со смехом, вытирая глаза:

– Браво, старина! Жаль, не я это сказал!

Сестра Лангтри пришла на дежурство, когда чуть позже пяти обнаружила, что ее подопечные явно приняли Майкла в свою компанию, и почувствовала, как в душе взвиваются победные флаги. Для нее было крайне важно, чтобы Майкл им понравился: ведь его навязали старожилам барака, когда база доживала последние дни, – хотя она еще не разобралась почему, но подозревала, что причина скорее в нем, чем в остальных.

Прежде всего Майкл пробудил ее любопытство, потом в ней заговорило чувство справедливости, желание играть по правилам и, наконец, искренний интерес. Если Онор и сомневалась, придется ли Майкл ко двору, то беспокойство вызывал у нее не столько он сам, сколько Нил, вожак барака «Икс». Нил далеко не каждому оказывал радушный прием. Он мог обманывать себя, но сестра Лангтри хорошо знала: Нил – натура властолюбивая, прирожденный вождь. Остальные прислушивались к нему, даже Люс. В его власти было превратить подобие лимба, именуемое отделением «Икс», в рай или в ад.

Увидев, что Нил обращается с Майклом как с равным, Онор почувствовала радость и облегчение. Отныне она могла не тревожиться о нем, как и об остальных.

Чуть позже Бенедикт с радостью обнаружил, что Майкл играет в шахматы. Шахматы были слабостью Бена, но на Нила нагоняли скуку, а Наггета пугали. Мэт любил играть, когда мог видеть доску и фигуры, но с тех пор, как потерял зрение, уже не получал прежнего удовольствия от шахмат. Он признался, что ему тяжело постоянно удерживать в голове все ходы и помнить расположение фигур. Люс играл хорошо, но не мог удержаться от соблазна превратить игру между белыми и черными в метафорический поединок добра со злом. Это так сильно расстраивало Бена, что сестра Лангтри стала опасаться за его здоровье и запретила ему играть с Люсом.

Наблюдая, как после ужина Бенедикт с радостным оживлением усаживается на скамье напротив Майкла, а шахматные фигуры уже расставлены, сестра Лангтри поймала себя на мысли, что отделение «Икс» пришло наконец к совершенной гармонии, и обрадованно подумала: «Как приятно иметь союзника!» У нее хватило великодушия не возмущаться, оттого что Майклу явно удалось добиться успеха с пациентом, которого она всегда считала своей неудачей, поскольку была не в силах ему помочь.

Глава 3

Люс, как большой ленивый кот, не только умел двигаться бесшумно, словно на мягких лапах, но и хорошо видел в темноте. Вот и теперь он без фонарика уверенно шел по проходам между пустующими бараками, направляясь в конец пляжа для медсестер, к отвесной стене высоких оголенных скал, которые сестра Лангтри неверно назвала косой, когда описывала их Майклу.

В последнее время патрули военной полиции не проявляли большого рвения, и Люс хорошо это знал. Война закончилась, база номер пятнадцать была тихой, как труп, которым ей вскоре предстояло стать: здесь царило сонное спокойствие и не ощущалось ни малейшей тревоги. Антенны военной полиции, чувствительные к подобным вещам, не улавливали сигнала опасности.