Порочная страсть

Сердце Онор подскочило к горлу, она подошла к нему вплотную, обеими ладонями сжала руку и с мольбой заглянула в глаза.

– Ты ни в чем не виноват, Майкл, ни в чем! Люс это сделал сам, слышишь? Он просто воспользовался тобой, чтобы отомстить мне. Тебе не в чем себя винить: ты его не подстрекал и не поощрял!

– Разве? – резко возразил Майкл.

– Перестань! – в ужасе воскликнула Онор.

– Мне следовало быть там, с ним, а не здесь, с вами. Я не имел права бросать его.

Она опешила: перед ней стоял незнакомец, – но потом справилась с собой и сумела отыскать в своей походной аптечке подходящее выражение лица и растянула губы в некоем подобии улыбки:

– Боже мой! Вот это да! Что ж, спасибо.

– Ох, сестра, я ничего такого не имел в виду! – горестно воскликнул Майкл. – Видит бог, я никогда бы вас не обидел!

– Хотя бы сейчас мог бы говорить мне «ты» и звать по имени.

– Я бы рад, но не могу. Вам идет это имя[26], о да, еще как. Но я всегда думаю о вас как о сестре милосердия, даже сейчас. Поверьте, я не хотел вас обидеть, сестра, но если бы я остался там, где мне и надлежало быть, такого могло не случиться. Люс был бы жив, а я… свободен. Это моя вина!

Его терзания не нашли отклика в ее душе – она не понимала их истоков. Кто же все-таки он? Дурнота, отвращение и глубокая невыразимая печаль поднялись мутной волной у нее в груди и вкрадчиво, неумолимо затопили все ее существо, от кончиков пальцев ног до широко раскрытых тревожных глаз. Кто же он, если после ночи любви, страсти и исступленной нежности способен отречься от нее, перечеркнуть все, и ради кого? Ради Люса! Она могла бы понять его ужас, тоску и боль, но видеть, как он оплакивает этого мерзавца, было невыносимо. Такого унижения она не испытывала никогда в жизни. Она ощущала себя полным ничтожеством: не только не женщиной, но даже не человеком. Майкл отшвырнул ее любовь, отдав предпочтение Люсу Даггету.

– Понимаю, – произнесла она натянуто. – Я во многом страшно ошибалась, верно? Как глупо с моей стороны! – У нее вырвался горький смешок, и Майкла это задело: он вздрогнул. – Подождите меня минуту, хорошо? Вот только умоюсь и вернусь, а потом провожу вас в барак «Икс». Полковник Чинстреп намерен задать вам несколько вопросов, и я не хочу, чтобы вас застали здесь.

На полочке под задним окном стояла жестяная миска с остатками воды. Сестра Лангтри с мокрыми от слез щеками подскочила к ней и притворилась, будто плещет водой в глаза, потом немного постояла, прижимая к лицу полотенце и стараясь усилием воли сдержать постыдные слезы.

Вот таков Майкл. Разве это непременно означает, что ее любовь к нему ничего не стоит? Неужели он не заслуживает ее любви только потому, что предпочел ей Люса? Ох, Майкл, Майкл! Никогда еще она так остро не чувствовала себя преданной, опозоренной, отвергнутой. Вот уж действительно бесславная Онор[27]

, но почему она должна испытывать такие чувства? Да, он такой, а не другой, и это прекрасно, иначе она никогда бы его не полюбила, но расхождение между доводами рассудка и женской гордостью оказалось слишком значительным, непреодолимым. Люс Даггет. Майкл отверг ее и выбрал Люса. Ни одна соперница не ранила бы ее так больно.

Какой же все-таки идиот полковник Чинстреп, если подозревал Майкла в убийстве! Жаль, он не мог видеть эту сцену своими глазами: его подозрения развеялись бы вмиг. Наверное, ни один мужчина не горевал так по поводу смерти другого мужчины, как сержант Майкл Уилсон. Он вполне мог убить Даггета: ночью ее не было в комнате достаточно долго, чтобы Майкл успел добраться до барака «Икс», зарезать Люса и вернуться обратно, – но не сделал этого, ничто не убедило бы ее в обратном. Пожалуй, Майкл был прав: останься он в бараке «Икс», и Люсу не пришлось бы убивать себя. Даггет все же одержал над ней победу: полную, окончательную.

Боже правый, что за неразбериха! Все ее желания, побуждения и мотивы безнадежно спутались в один клубок. Зачем она увела Майкла из барака? Тогда ей казалось, что это правильно, что иначе нельзя, или она просто ухватилась за представившуюся возможность заполучить Майкла? В отделении «Икс» им не удалось бы остаться наедине: обитатели барака всегда ревниво следили, сколько времени она уделяла каждому, – но мужчина есть мужчина. По существу, она сама набросилась на него, прервав прелюдию: сцена в бане так и не получила завершения. Так стоило ли винить его в том, что он не упустил случая воспользоваться женщиной вместо мужчины?

Слезы высохли, и Онор подошла к зеркалу. Плакала она недолго, веки не успели покраснеть и опухнуть. Вот и хорошо. Сестринский платок сбился набок – шляпа долга, что никогда еще ее не подводила. Любовь может предать, а долг – нет: с долгом всегда все ясно. Она бесшумно выдвинула темный потайной ящик в своей душе и, опустив в него любовь, поправила платок. Из зеркала на нее смотрели холодные, бесстрастные глаза: точь-в-точь как у той сестры, что много лет назад заявила: «…дело безнадежное, заранее обреченное на неудачу». Онор отвернулась от своего отражения и спокойно проговорила: