Порочный круг

А еще эти сны! Каждую ночь я вытворял черт знает что с Альтаир. Причем со временем моя тяга к этому существу почти не убавлялась. Но это была отнюдь не любовь. Она просто околдовала меня. Я прекрасно понимал пагубность своего состояния, но был не в силах пресечь свои сновидения медикаментозным или иным путем, весь день твердя: "Выбрось из головы эти глупости", — но поглядывая на стрелки часов, предвкушая наслаждение. И, едва я засыпал, как она являлась ко мне, принималась расстегивать мою одежду и касаться холодными, тонкими пальчиками моих сокровенных мест, и я тоже предавался бурной страсти, а проснувшись, ощущал такую усталость в теле, будто действительно провел с ней целую ночь, не сомкнув глаз.

Помнится, на десятый день моего затворничества меня добивалась чета Полукаровых, говоря что-то о репрессиях против их сторонников, но я как раз только встал с постели и был настолько обалдевшим, что не удосужился выслушать ни Эфи, ни Серегу. Потом, конечно, я спохватился и связался с ними, но Эфи холодным голосом сказала, мол, уже поздно — сотня их сторонников никогда не поднимется на борт кораблей, чтобы присоединиться к нашему флоту. И произнесено это было с таким укором, что не оставалось сомнений, кого она считает главным виновником случившегося. От этого мне стало еще более тоскливо.

По прошествии двух недель я с удивлением стал замечать, что в систему Лебедя слетаются мои старые знакомые. В генштабе, по воле случая объявился мистер МакКорфи, а Скорпион клялся мне, мол, совсем недавно он видел на перроне космопорта беседовавших Ирен и, трудно даже вообразить, ту девушку с Росса 128, имя которой он забыл, но я с ней любился на всем пути до Альфы Центавра, когда мы возвращались от монополя. Да и сам я, просматривая запись подготовительной комиссии по поводу нашего похода, заметил в последнем ряду Диану Леди и Эрика Ньютона. Присутствие здесь героев моих давних похождений встревожило меня пуще прежнего. Сердце заполонило предчувствие чего-то необратимого, будто люди эти специально прибыли попрощаться со мной, проститься навсегда, навеки. Я метался по каюте как зверь во клети, подгоняемый страхом и готовый впасть в истинное сумасшествие. Да. Я был уже готов совершить нечто непоправимое и поэтому прибегнул к последнему средству. Я стал записывать все произошедшие события, и вы читаете эту рукопись. Первые ее строки писались будто бы не мною, но чем дальше я уходил по цепочке событий, чем больше исписал файлов, тем более спокойно становилось у меня на сердце. Болезнь, имя которой червь душевный,наконец стала отпускать. Я был еще слаб, но лихорадка сомнений уже прошла. Я был прав. Я был тысячу раз прав! А только что мне доложили, что аудиенции добивается игумен Петр.

— Это точно настоятель Вестианского православного монастыря? — спросил я еще раз оператора, полностью недоумевая, каким образом здесь мог оказаться игумен Петр — разве только случайно — ведь информация о произошедших здесь событиях только вчера могла достичь Земли. Но вместо ответа мальчишки я услышал голос, который развеял все мои сомнения:

— У меня есть, что сказать тебе, сын мой.

Я был рад увидеть игумена Петра, а он казался мне озабоченным. Игумен горячо пожал мне руку и, не отпуская ладони моей, усадил меня возле себя:

— Что же ты наделал, Фабиан...

Это было сказано с такой горечью в голосе, что я предпочел как бы не заметить сей вопрос.

— Как вы оказались здесь? — спросил я игумена с неподдельным удивлением.

— Волей Божьей. — Он перекрестился. — Меня послал патриарх, когда вы были на полпути, дабы переговорить с митрополитом. Когда я прибыл сюда, ужасу моему не было предела. Два дня и две ночи провел я в посте и молитвах, прежде чем прийти к тебе. Скажи мне, как ты мог разувериться... Нет! Лучше скажи мне, верил ли ты? — Игумен Петр проникновенно заглянул мне в глаза, будто ища там ответа. — Я прочту тебе символ веры.

И он дрожащим голосом пересказал мне Никео-Цареградский символ веры.

— Вот что, ваше святейшество, — тихо промолвил я, когда игумен сказал последний, двенадцатый символ, — мы более чем кто-либо должны веровать и веруем. Мы веруем абсолютно, и поэтому наша вера лишена смысла.

Он хотел было перебить меня, но я торопливо продолжил: