Порода. The breed

Погода опять переменилась. Ветер стих, неяркое солнце становилось жарким, туман поднимался и, рассеиваясь, превращался в еле заметную дымку, напитанную розовым ароматом. У самого входа в rose garden, близ каменной стены, была разбита первая клумба, большая и круглая. Облако мелких белых розочек скрывало кусты полностью - не было видно ни веток, ни листьев. Только цветы.

Я подошла ближе. Внизу из-под цветов виднелись одинаковые плоские полукружья камней, ограждающих клумбу.

Показалось? Нет, на камнях действительно какие-то надписи. Я присела на корточки. "Jolly. We remember. 1945-1951"... "Lock. Dear friend. !949-1956"... "Sandra. We meet again.1967-1975"... "Bell. Fare thee well till our hunt in the fields of the Sky. 1970-1979"... "Mizzy. Never forget.1976-1987"... "Grant. Lie in peace. 1978-1988"… ¹

Нет, это не клумба. Собачье кладбище - вот что это такое. Голова опять кружилась, и меня слегка тошнило. От голода, от усталости... Нет, от солнца и запаха роз, не иначе. А что, собственно, такого? Очень цивилизованно. Надо же собак где-то хоронить. Почему бы и не так?. Я пошла вокруг кладбища, пересчитывая камни - от Джолли до Джолли. Их было сорок семь.

Я без сил опустилась на каменную скамью. Огляделась. И тут же вскочила - справа из-за куста алых роз выглядывала острая морда. Это была изящная маленькая борзая - уиппет, мраморный. Слева крупные чайные розы склонялись над таким же псом, и тоже лежащим в позе Анубиса: передние ноги вытянуты, голова горделиво поднята, пустой взгляд белых мраморных глаз устремлен строго вперед, то есть прямо на меня. Так, Мэй говорила, что любит уиппетов... И что они у нее БЫЛИ... И что они DELICATE... Наверно, это они. То есть вот здесь, по бокам скамьи, под розами, они похоронены, а мраморные Анубисы навевают Мэй, когда она приходит взгрустнуть на скамье, воспоминания об этих delicate...

Больше смотреть розы я не стала, а побрела вперед, где возвышался стеклянный павильон, похожий на высокие оранжереи Ботанического сада в Останкино. Вошла в полуоткрытую дверь.

Духота и запустение. Высоко под стеклянным куполом нежные листья какого-то тропического дерева заметно привяли - видно, полива не хватает. В ветвях я заметила темно-зеленый продолговатый плод: авокадо. У моих ног, в круглом бассейне, под пожелтевшими листьями лотоса неподвижно стояли красно-золотые рыбки. Сил у них было мало. Голодные, наверное,. Как я. У стен и на стеллажах валялось несколько пустых цветочных горшков и черепки от разбитых. Какая-то бледная полуувядшая растительность высовывалась из немногих целых сосудов. Бедная Мэй. Я повернулась и пошла к дому, стараясь не смотреть по сторонам и поневоле вдыхая одуряющий запах множества роз, нагретых солнечными лучами.

В кухне присела на узкий диванчик у стола и задумалась. Все тихо. Мэй не видно. Спит еще. Спят собаки - кто в своих постелях у входа, кто на диванах, кто просто на каменном полу. Жарко. Даже павлин куда-то делся и не заглядывает в окно. Тоже спит, наверное. И тут зазвонил телефон.

Снять трубку? Подождать? Уйти в свою комнату? Но телефон звонит и звонит. А вдруг это опять Валера? Или этот, как его... Гриб? Владимир Владимирович? Тогда лучше уж говорить, пока Мэй не слышит.

- Hallo?

- Good afternoon. Can I speak with Ania, please? ¹- голос женский, вполне знакомый, и акцент наш, русский.

- Да, это я. Ой, Боже мой! Валентина! Привет. Как я рада, что ты позвонила. И номер Мэй не потеряла! Вот молодец! Мне тут очень плохо. Я хочу домой. Ох, извини, у тебя время идет, а я жалуюсь. Говори скорей.

- Аня, здравствуй, - сказала Валя как-то официально, даже сухо. - У меня тут... Ну, в общем так. Бабушка умерла, вчера. А позавчера меня Олег бросил. Вот. Похороны завтра. А он ушел к ... Ну, к любовнице. С портфелем. То есть я его выгнала, а он ушел. Все. А бабушка умерла вчера, во сне. - И Валя заплакала.

- Валентина, не плачь, - сказала я. - Держись. Я приехать сейчас не могу. Ты знаешь: у меня денег нет, а билет фиксированный. Прости меня. Как жалко Анну Александровну. Но если во сне - Боже мой... Мне бы так. Ей ведь уже восемьдесят пять...

- Аня, это она из-за меня... Из-за него... и зачем я ей сказала, что он ушел... Зачем только сказала?! Она бы еще пожила. От сердца... - Снова плач. - И хоронить не на что. У меня денег почти нет, все у него. Ты знаешь, как он... С деньгами... У меня только осталось, что он на еду обычно дает, на неделю. Ну вообще-то, конечно, хватит, похороны скромные. Но я ему говорить не хочу. Понимаешь?

- Ну и не говори. Хорони на то, что есть. У вас же на еду, да еще на неделю... Это куча денег, для нормальных людей... То есть, я хочу сказать, для обыкновенных, как я...

- Нет, Аня, а потом? На что же я жить буду? Я ведь уже пять лет не работаю... Просить у него не хочу!

- Подожди, не думай пока. Может, и просить не придется. Может, он вернется. Какая еще любовница? У него разве была?

- Значит, была. Какая же я дура! Какая дура! И бабушку сама погубила - своей глупостью - единственного человека родного! Дура, дура! - Плач усилился.