Порог греха

– Я его ишо даганом взял. Вырастил, сам объездил. Под седлом ходит и в телеге. Надёжа! На нём хошь пахать, хошь на охоту. Волчару или мишку учухает – не побежит без понужды. В чужие руки не дастся. Ты верхом-то ездить умеешь?

Алесь отрицательно качает головой.

– А дрова колоть? А из ружья стрелять? А рыбу имать? Э-э-э, паря, – трясёт бородой Афанасий и рукой отмахивается, как при разговоре о безнадёжно больном человеке, – совсем ты к жизни не подлажен.

– Чего же ты хочешь, – укоряет Афанасия Катерина, – откуда ему этим деревенским премудростям научиться, городскому парнишке.

– Я же не в обиду, – оправдывается Афанасий. – Не уметь – не грех. Грешно не учиться. А мы научимся. Так, Леська?

Афанасий привлекает к себе Алеся сильной правой рукой.

– Была бы охота. Всё сладится.

Афанасий окидывает взглядом свою усадьбу.

– Емануха у меня там – в стаюшке. Ну энто посля. – И упирается весёлыми глазами в Катерину.

– Можат, в светлицу мою пожалуешь? Я днесь косульку стрелил. Бухлёр свежий. Утрешний. По стаканчику пропустим.

Афанасий подмигивает и зазывно дергает головой в сторону избы.

– Трудно отказаться, – охотно соглашается Катерина, – дорога дальняя, тряская. Промялась.

Изба Афанасия только внешне кажется большой. Объём ей придают сени, намного превышающие её размеры. В сенях – ларь с мукой, ящики с овсом и отрубями; железная бочка с водой. На дощатых стенах развешана конская упряжь, верёвки, цепи, плотницкий инвентарь, берёзовые веники.

В избе, сразу при входе, чугунная печь с железной трубой. К единственному окну, на подоконнике которого красуется ярко цветущий цветок герани, примыкает стол, застланный потёртой клеёнкой. По обе его стороны прижимаются к хорошо струганным бревенчатым стенам два деревянных топчана. Один голый, другой – с плоской постелью, прикрытой серым суконным одеялом.

– Ну, мойте руки, – указывает Афанасий на железный умывальник в углу у печки, – и за стол, на топчаны. – Суетится, расставляя алюминиевые миски и кружки, нарезая хлеб, репчатый лук кружочками, свежую капусту, раскладывая ложки и вилки.

– Давненько я к тебе не заглядывала, – Катерина окидывает взглядом убогое убранство избы, две небольших полки – одну с посудой, другую с рядком книг, останавливает глаза на небольшом портрете первого секретаря ЦК КПСС, председателя Совета Министров СССР Н.Хрущёва, вырезанного из газеты и помещенного в рамку.

– Года два, пожалуй, – Афанасий черпает поварешкой из кастрюли, разливает мясной навар по мискам. – Не любишь ты меня, Катерина.

– А за что тебя любить. Время идёт, а ты никак не разбогатеешь.

– А знашь почему? В карты с государством играть не умею. Никак масть не выпадат. Козыри не идут.

– Не-ет, – смеётся Катерина, – не тому богу молишься.

– В стране нашей вера Дунькина, – Афанасий соображает о ком идёт речь, – хошь не хошь, а молись как скажут.

– Смело отвечаешь.

– Тебя бояться прикажешь?

– Всех надо бояться. Так вернее.

– Я своё отбоялся. Можешь на меня настрочить.

– Дурак ты, – вдруг обижается Катерина, сожалея о том, что невзначай затронула эту больную тему.

– Вот-вот, – находится Афанасий, – с дурака-то ничего и не возьмешь.

– Хватит, Афоня. Давай сменим пластинку.

Афанасий ставит на стол большую алюминиевую миску, наполненную с верхом кусками мяса.

– Ну, под такой закусон, да с такими дорогими гостями и водочки дарбалызнуть не грешно.

Он разливает водку в кружки – свою и Катерины.

– Тебе, – обращается к Алесю, – кумекаю, ещё рановато. Ты ешь давай.

Чокаются, останавливают дыхание. Правая рука Афанасия, в которой он держит кружку, на миг замирает и Алесь видит синюю наколку на тыльной стороне ладони: скрещенные сабли, на перекрестии – лучи восходящего солнца, уходящие концами на пальцы и венчающиеся маленькими звёздочками.

– Дядя Афоня, – не сдерживается Алесь, – вы в тюрьме сидели?

Афанасий даже дёргается от неожиданности.

– С чего ты взял?

– Да вот на руке у вас.

– А-а-а! – догадывается Афанасий. – Колются, сынок, не токмо в тюряге, но и в армии, быват и в школах по баловству.