Порог греха

– Я его ишо даганом взял. Вырастил, сам объездил. Под седлом ходит и в телеге. Надёжа: на нём хошь пахать, хошь на охоту! Волчару или мишку учухает – не побежит без понужды. В чужие руки не дастся. Ты верхом-то ездить умеешь?

Алесь неуверенно кивнул.

– А дрова колоть? А из ружья стрелять? А рыбу имать? Э-э-э, паря, – потряс бородой Афанасий и отмахнулся рукой, – совсем ты к жизни не подлажен!

– Что-то умею, меня дядя Кар … меня учили дома, в деревне, – потупившись, ответил Алесь.

– Ну-ну, я же не в обиду, – заоправдывался Афанасий. – Не уметь – не грех. Грешно не учиться. А мы научимся! Так, Леська? – Афанасий привлёк к себе Алеся сильной правой рукой. – Была бы охота – всё сладится!

Хозяин окинул взглядом свою усадьбу.

– Емануха у меня там, в стаюшке. Ну энто посля, – и упёрся весёлыми глазами в Катерину. – Можат, в светлицу мою пожалуешь? Я днесь косульку стрелил – бухлёр свежий, утрешний! По стаканчику пропустим, – Афанасий подмигнул и зазывно дёрнул головой в сторону избы.

– Трудно отказаться, – охотно согласилась Катерина, – дорога дальняя, тряская – промялась!

Изба Афанасия только внешне казалась большой. Объём ей придавали сени, намного превышающие её размеры. В сенях стояли ларь с мукой, ящики с овсом и отрубями, железная бочка с водой. На дощатых стенах была развешана конская упряжь, верёвки, цепи, плотницкий инвентарь, берёзовые веники.

В избе, сразу при входе, – чугунная печь с железной трубой. К единственному окну, на подоконнике которого красовался ярко цветущий цветок герани, примыкал стол, застланный потёртой клеёнкой. По обе его стороны прижимались к хорошо струганным бревенчатым стенам два деревянных топчана: один голый, другой – с плоской постелью, прикрытой серым суконным одеялом.

– Ну, мойте руки, – Афанасий указал на железный умывальник в углу у печки, – и за стол, на топчаны!

Он суетился, расставляя алюминиевые миски и кружки, нарезая хлеб, репчатый лук кружочками, свежую капусту, раскладывая ложки и вилки.

– Давненько я к тебе не заглядывала, – Катерина окинула взглядом убогое убранство избы, две полки – одну с посудой, другую с рядком книг – и остановила глаза на небольшом портрете Хрущёва, вырезанном из газеты и помещённом в рамку.

– Года два, пожалуй, – ответил Афанасий, черпая поварёшкой и разливая мясной навар по мискам. – Не любишь ты меня, Катерина!

– А за что тебя любить? Время идёт, а ты никак не разбогатеешь!

– А знашь почему? В карты с государством играть не умею: никак масть не выпадат, козыри не идут!

– Не-ет, – смеётся Катерина, – не тому Богу молишься!

– В стране нашей вера дунькина, – отозвался Афанасий, сообразив, о ком идёт речь, – хошь не хошь, а молись, как скажут!

– Смело отвечаешь!

– Тебя бояться прикажешь?

– Всех надо бояться – так вернее!

– Я своё отбоялся! Можешь на меня настрочить! – усмехнулся он.

– Дурак ты, – вдруг обиделась Катерина, сожалея о том, что невзначай затронула эту больную тему.

– Вот-вот, – нашёлся Афанасий, – с дурака-то ничего и не возьмешь!

– Хватит, Афоня! Давай о другом!

Хозяин поставил на стол большую алюминиевую миску, наполненную с верхом кусками мяса.

– Ну, под такой закусон да с такими дорогими гостями и водочки дарбалызнуть не грешно!

– он разлил водку в кружки – свою и Катерины. – Тебе, – обратился он к Алесю, – кумекаю, ещё рановато, ты ешь давай!

Чокнулись, остановили дыхание. Правая рука Афанасия, в которой он держал кружку, на миг замерла, и Алесь заметил синюю наколку на тыльной стороне ладони: скрещённые сабли, на перекрестии – лучи восходящего солнца, уходящие концами на пальцы и венчающиеся маленькими звёздочками.

– Дядя Афоня, – не сдержался парнишка, – вы в тюрьме сидели?

Афанасий даже дёрнулся от неожиданности.

– С чего ты взял?

– Да вот на руке у вас.

– А-а, – догадался он, – колются, сынок, не токмо в тюряге, но и в армии. Быват, и в школах, по баловству.

– В ремесленных училищах, – добавила Катерина.

– И там тоже.

Афанасий хотел плеснуть водки в кружки по второму разу, но Катерина прикрыла свою ладонью.

– Мне ехать.

– Понимаю.

Хозяин захмелел – у него развязался язык.

– Коли уж на энтот камень наскочили, то скажу… В тюряге действительно сидел. Интересно?

Он взял бутылку, какое-то время раздумывал, наливать или не наливать в кружку, и отставил её на край стола, показывая этим: больше пить не будет.

– Да уж, не томи! – отозвалась Катерина. – Сказал «а», говори и «бэ».

Афанасий посмотрел на Алеся.

– Скажу, Катерина, скажу. А то вон Леська глаза насторожил: что энто за дядя, с кем ему жить? Убивец, можат, какой! Ты уедешь, а я за ножик? А?

– На наговаривай на себя, – упрекнула его Катерина, – я о тебе от Полинки знаю, но так – с пятое на десятое.

Афанасий помял чёрную бороду, погладил блестящую, как яйцо, голову, собрался с мыслями. Такое несоответствие лысины и густой растительности на лице озадачило Алеся: почему так бывает?