Порог. Повесть о Софье Перовской

Баранников упрямился, а зря: Ширяев совершенно справедливо заметил, что теперь, после того как сорвалось в Одессе и в Александровске, глупо было бы рисковать и здесь, в Москве: последний шанс как-никак. Баранникову пришлось согласиться.

Пришло время прощаться. Теперь, когда все оговорено, только двое должны были остаться в доме — Ширяев и Соня. Остальным сегодня же следовало покинуть Москву - всем, кроме Михайлова; собственно, и ему, по Сониному разумению, не было нужды здесь находиться, но он руководил всем делом, с ним не поспоришь.

Прощание было коротким. Правда, Михайлову Соня успела шепнуть:

— Спасибо, Саша. Я счастлива, очень счастлива… Он улыбнулся одними глазами: Дурочка…

14

А ведь Ширяев настаивал, чтобы она надела тулуп!.. Что говорить, куда как кстати был бы; напялить его на себя (тулуп-то извозчицкий, тяжелый, непродувной), завернуться потуже — горя бы сейчас не знала, никакому ветру — не добраться до нее. Но она решила своим пальтишком обойтись, понадеялась, что ватное; только вот ветра этого не учла: одолев откос, вон как здесь, в ложбине, разгулялся, как гонит по ровному полю крупчатую ледяную поземку!

Впрочем, нет; в том разве дело, что она забыла про вьюгу? Да вовсе она и не думала о Ней, когда Ширяев уговаривал ее одеться потеплее; она о другом думала — что после взрыва ей уже нельзя будет вернуться в дом, переменить тулуп на пальто, сразу на конспиративную квартиру должна мчаться, а через всю Москву в таком приметном тулупе до пят — глупее этого действительно уж ничего не придумать, первый встречный городовой мигом препроводит в околоток. Потому она и обошлась неказистым своим пальто. А что холодно — так еще неизвестно, только ли ветер тому виною: когда столько простоишь на холоде, да неподвижно, тут никакой тулуп не согреет.

Еще девяти не было, когда она отправилась сюда, затаилась в чахлых зарослях близ путей. Ширяев и здесь уговаривал ее не торопиться: без нужды, мол; поезда — первый, как водится, со свитою, второй с самим царем — часом позже пройдут, где-то между десятью и одиннадцатью (сведения верные, от железнодорожников исходящие). Но она не послушалась его совета, опять, как и в случае с тулупом, посвоевольничала; лучше уж померзнуть, так рассудила она, нежели опоздать.

И вот — мерзнет. По своей, как говорится, по доброй воле…

Всматриваясь в темень, туда, откуда должен появиться тот поезд, она поневоле стояла лицом к ветру. От этого слезились глаза, и она на минутку отвернулась. Невдалеке, шагах в пятидесяти, смутно угадывался сухоруковский дом.. Ни одно окно не светится: пуст дом, никого в нем нет. Ширяев сейчас в сарае, приник там к отверстию в стене и смотрит в сторону насыпи: сигнала ждет…

Подумав об этом, она сразу почувствовала, как закоченели пальцы, в которых был фонарь. Она взяла фонарь в другую руку. Это был особый фонарь, с хитростью. Только одна его сторона была стеклянная, да и та прикрыта сейчас заслонкой. Соня тогда лишь поднимет заслонку, когда покажется поезд; поднимет заслонку и трижды взмахнет фонарем над головою. С этого момента Ширяев уже сам будет следить за поездом и, едва паровоз перейдет место, где заложена мина, тотчас — секунда в секунду — сомкнет цепь. Взрыв Соня увидит уже издали: дав сигнал, она бросит фонарь и побежит к проселочной дороге, ведущей в Москву; здесь ее нагонит Ширяев, и они, может быть даже вместе, отправится на Собачью площадку; там, на конспиративной квартире, которую держат Чернявская и Айзик Арончик, они и пробудут с Ширяевым какое-то время.

Но она отвлеклась, эдак и поезд проворонить недолго! Нет, все в порядке: впереди, как и прежде, нерушимо зияет стылая чернота. Когда же появится поезд? И появится ли вообще?

Царский поезд, естественно, шел вне расписания. Но, надо полагать, время прибытия его в Москву было выбрано все-таки не случайно: вечером, от девяти до одиннадцати, в Москву не прибывал ни один поезд курского направления; стало быть, экспресс с государем мог мчаться без задержек, проскакивать станции не замедляя хода. Но это и нам на руку, подумала Соня; самой судьбою дарованная гарантия того, что от взрыва не пострадает обычный, штатный поезд. Вдали показался вдруг огонек, до неправдоподобия маленький, точечный. Несколько мгновений он был неподвижен, потом стал расти и расти, и все ярче, все ослепительнее, по мере приближения, становился ореол вокруг него, различимы были клубы пара, окутавшие паровоз, от грома и лязга вся округа, кажется, оглохла, но Соня, как ни всматривалась, не видела, никак не могла увидеть ни махины паровоза, ни вагонов — ничего. Огромный, точно глаз какого-то фантастического чудовища, белый огонь несся по рельсам как бы сам по себе, — от этого делалось жутковато.

«Первый — пробный… В первом — свита… свита… свита…»— твердила себе Соня, словно боясь, что забудется и прежде времени подаст Ширяеву сигнал.

Огонь налетел на нее — и промчался мимо, канул во тьму. Обдало чем-то горячим, удушливым.