Пороги

— Сколь разов себе этот вопрос задавал. Криком иногда кричать хотелось. За что нам все это? С тех пор как в тюрьму по напраслине с дедом Федором целый месяц через тайгу добирался. И потом, считай, полсотни лет по Сибири нашей бескрайней шоферил и всех обиженных, которые навстречу попадались, расспрашивал — за что тебя так? Одни отвечают — судьба, мол, такая. Другие на бога ссылались. Третьи себя дураками почитали. А кому-то просто тяму[4] не хватало перед неправдой устоять. Многие в своей жизни момент называли, когда можно было все вовсе по-другому повернуть, за ум взяться, а не получалось никак. Никак уже не получалось. Значит, что?

— Что? — спросил я.

— Правильно жить не научились.

— А как правильно?

— Коли бы знать, соломки бы подстелить. Тебе Немыка не об этом поведала?

— Приснилось мне все это тогда. Караулил, караулил и заснул.

— Что приснилось-то?

— Если честно, не запомнил ничего. Глаза продрал, а в голове только одно: «Сберечь надо, сберечь надо…» А что сберечь — без понятия. Спустя только соображать понемногу стал. Думаю, жилище свое она в виду имела.

— Вот и мне так-то по первости было. Поначалу полная неразбериха в башке, а когда на сто разов все прокрутишь, в осадок что надо и выпадает.

«Кому надо-то?» — растерянно подумал я.

— Так тебе, — догадался о моей растерянности старик. — Осадок-то твой. А когда о себе правильно соображать начнешь, все остальное тоже правильно обозначится. Тебе вот обозначилось, ты сюда и поспешил. В избу в эту. Ко мне вот заявился. Спроста что ль? Чуешь же, что неспроста.

— Мелькала такая мыслишка. Осознать все-таки хочется, что беречь и куда следующий шаг сделать.

— Опасаешься, значит? За себя? Или посерьезнее что наметилось?

— За всё опасаюсь. Что было, что есть, что завтра обозначится. Вы вот на крест только что перекрестились. Значит, веруете. Столько повидали, претерпели, а веруете. А сколько верующих сейчас конечный смысл теряют, надежду на будущую свою вечность теряют. Не поэтому ли сейчас столько детей брошенных? Навсегда одиноких. Без отца и без матери прозябающих. Пропасть им, конечно, не дадут, но вера и любовь далеко не у всех у них в душах отыщется. Значит, и смысл жизни потеряется. А без смысла какая жизнь?

Мы долго молчали.

— Хочешь, расскажу, как во мне вера окончательно определилась? — раздумчиво, словно нехотя сказал старик и снова пронзительно из под густых седых бровей спрашивающе уставился на меня.

— Хочу, — согласился я.

— Тогда, если терпения хватит, слушай и на ус мотай. Я тогда только что из зоны вышел. Последний год маленько не досидел. Зима уже во всю куролесить начинала. А у меня ни одежки соответствующей, ни застежки, ни денежки. А в наше родненькое Приангарье и Приилимье и летом пешком добраться либо по неволе, либо сто раз подумать, прежде чем решиться. Мне бы в городе как-нибудь худо-бедно до тепла перезимовать, а я в путь отправился. Считай, на погибель. Дядя Федор незадолго до моего убытия помер. В несколько дней сгас. Так он мне перед смертью сколь раз наставлял — куда тебя несет? Сгинешь бесследно. Идти-то некуда. Мы с ним незадолго до того письмо получили от тетки Дарьи. Мать вместе с младшей сестренкой Ниночкой ещё весной померли, разом и вместе. Не то от болезни какой, не то с голоду. Веру, она постарше была, в детдом, в город определили. Дарья пишет: «Себя не вини. Что с тобой, что без тебя — не сберечь их уже было. Колхоз наш поразбежался кто куда, избы почти все пустые стоят. Одни собаки по ночам воют. Так что возвращаться ни тебе, ни Федору Анисимовичу сюда не стоит. Жизнь тутошная все равно не доживет. А добирайтесь вы лучше до Саньки Рогова в Якутск. Он как с армии вернулся, к отцу в Якутск подался. И по слухам, всё у них там ладно сложилось. Отписал, пусть Степка ко мне добирается, я его выучу и на машину устрою. И Федору Анисимовичу там место отыщется, на хороших кузнецов везде спрос». Адрес прислала, куда и как добираться. Но я уже твердо тогда порешил — родной дом сперва повидать, могилкам матери и сестренки поклониться, прощения у них попросить. А там как будет, так и будет.

Грешить не буду — народ на пути разный попадался. Какие пальцем у виска крутят, а какие по силам возможную помощь оказывают: кто подвезет, кто переночевать позволит, кто куском хлеба поделится. Я уже тогда соображать помаленьку стал — живем вроде поодиночке, а выживать и спасаться всем миром следует.