Пороги

— Степан Малыгин, — согласился второй. — Вздумалось ему, видите ли, крыльцо перед вашей часовней в порядок приводить. Хотя крыльцо, смею уверить, в полном порядке. На вопросы не отвечает и уходить внутрь не желает.

— Информируем, — добавил первый. — Визит состоится. Сегодня. Ближе к вечеру. Хотелось бы, чтобы все оставались на своих местах. В том числе и этот… Малыгин. Время визита минимальное, хотелось бы, чтобы все соответствовало. В том числе и этот…

— Степан, — уточнил второй.

— Я с ним поговорю, — привстав, пообещала Валентина Ивановна. — У меня только вопрос — гостя угощать полагается. Местные деликатесы с устатку очень даже способствуют. И настроению, и здоровью.

Вошедшие покосились на стол, переглянулись, по очереди заявили:

— Видно будет. — Хотя вряд ли. — И времени в обрез.

— А со Степаном я поговорю, — сказал Чистяков. — Мы как раз к нему собирались.

— Вот и ладушки, — согласился первый. — А мы у себя в автобусе пока. Только этого Степана предупредите. Пусть на ноги что-нибудь натянет. Босиком неприлично. Президент все-таки.

— Ты что ль покойницу сфотать хотел? — спросил поднявшийся нам навстречу со ступеньки крыльца у знакомой часовни седой, высокий, худой, босоногий старик.

— Какую покойницу? — удивился я.

— Так Немыку. Забыл что ль? — обжег меня старик прищуренным пристальным взглядом.

— Уверяю, я Степану Михайловичу про тебя ни слова по этому поводу не говорил, — поспешил вмешаться Чистяков.

— Так она сама мне сказала, — усмехнулся Степан Михайлович. — Накануне ещё сказала. Придет, говорит, любопытный такой товарищ, который когда-то сфотать меня всю ночь караулил. А я тогда не схотела ему показываться. Спугается и незнамо что ещё нагородит. Отрок ещё был, малосмышленый. Вот когда в полный разум войдет, ты ему заместо меня обскажи, чтобы в нынешней жизни с должного пути не сбился.

— Вчера, говорите, сказала? — растерянно переспросил я.

— Может, вчера, может, сейчас только. Она мне часто нашептывает, когда я соображать о чем-то с силами собираюсь. — Спрашивай, чего хотел, — разрешил он, снова усаживаясь на ступеньку. — Найдешь нужным, перескажи президенту. А мне с ним и ему со мной особого интересу разговаривать не имеется, он и так, что ему положено, знает. Только одно дело знать, другое дело правильный вывод обозначить. Тут уже ни я, ни Немыка не сподабливаемся. Тут уже за пределы выходить надо.

— За какие пределы? — снова не удержался я.

— Вот и подумай хорошенько. Для примеру, деда Немыкина вспомни. Который поселение, ныне затопленное, обосновал, избу, которую спасли и сюда перенесли, построил. Знаешь, какое завещание он под дверным венцом раскаленным гвоздем выжег? В 1820 году выжег. На двести лет вперед рассчитал. Если, мол, за эти годы моя изба не сгинет: не сгорит, не потопнет, от старости в пыль не рассыплется, то и дело, и суть Российская здесь не сгинут, ещё столько-то простоят. Я Александру Сергеевичу потому и внушал — изо всех сил избу эту сохранять, до мелочей. Новоделок и преиначек беречься, чтобы полный смысл жизни не потерять. Толкую — не видишь, мол, что с Россией деется? Вижу, говорит. На том и порешили. А если снова потопнет или ещё что, тогда готовиться надо.

— К чему? — спросил Чистяков. — К чему готовиться?

Степан Михайлович тяжело поднялся, повернулся к часовне, низко поклонился и перекрестился, после чего снова повернулся к нам с Чистяковым.

— Не видишь, что ли, какие времена настают?

— Какие?

Возможный ответ Степана Михайловича на этот вопрос Чистякова предполагался только для меня, дабы не упустить дальнейшие возможные откровения старика, почитаемого окрест немногими посвященными причастником к силам явно потусторонним. Чистяков наверняка не считал его таковым, а чтил как человека умного, много повидавшего и потому вполне способного предвидеть то, о чем другие просто опасались думать и говорить. Разве только вот не раз озвученное стариком многолетнее общение с Немыкой не вполне вписывалось во вполне материалистический расклад чистяковских рассуждений. Но не раз убедившись если и не в наглядной реальности её загробного существования, внутренне ему приходилось соглашаться с тем, что нечто всё-таки имеет место быть. Объяснений неведомого разыскивать не стал, а просто примирился с непонятной реальностью происходящего. Тем более, что конкретных предсказаний с её стороны ещё ни разу не прозвучало, а те, кто якобы их слышал, могли это услышанное и сами придумать. Как и сам Степан Михайлович.

— Притворяешься? — укорил старик Чистякова. — Сам об этом, что ль, не размышляешь? Великое огнище к самому дому уже подходит. Ближе и ближе. А мы заместо того, чтобы защититься, самоистребляемся нерассудно. Предназначение нам такое обозначено.

— Кем? — не удержался я от вопроса. — Кем обозначено? За что?