Пороги

Марья Егоровна Трынкова, чуть боле полугода назад получившая извещение о героической гибели мужа на неведомом ей Сахалине, крест-накрест заколачивала дверь покидаемой избы. На крыльце лежал узел, рядом с которым сидели мальчишка лет шести и собака. Мальчишка хлюпал носом и тужился в голос зареветь.

— Мамка, Лапчик с голоду помрет, — в который уже раз на одной и той же ноте нудил он.

— Это мы с тобой помрем, коли на каждого кобеля оглядываться будем. Не гунди, проклятый! Всю душу ты мне извел…

— Я ему кормежку буду добывать…

— А то как же… добытчик. Не гунди, говорю! — теряя терпение, закричала Марья и, отбросив в сторону молоток, пинком спихнула с крыльца собаку. — Пошел, дармоед! Извертелся тут. То днями не видать, а тут гляньте… Ох, не мило мне ничего…

Проезжавший мимо на телеге Перфильев остановил коня.

— Что, Марья Егоровна, согласилась все-таки?

— А что мне еще делать-то? Ты, Иннокентич, мое положение знаешь.

— Знаю… — Перфильев соскочил с телеги. — Садись… Садись, говорю, подвезу до развилки. Дальше не могу, на собрание опаздываю. Садись, садись…

Он подошел к крыльцу, забрал узел, кинул на телегу. Подождал, пока усядутся Марья с сыном, и, пристроившись рядом, взялся за вожжи.

За деревней поехали по узкому проселку среди густой пшеницы. Следом, не обгоняя, бежал Лапчик. Марья задумчиво, словно убеждая сама себя, негромко рассказывала…

— Он мне что обещал-то… Сначала на сучки станешь, а к зиме на кухню при котлопункте определю. При кухне мы как-никак проживем… — Она погладила по голове и крепко прижала к себе сына. — Горюшко мое сиротское… Из-за него только и подаюсь на чужую жизнь. Ты не думай, Иннокентич, ни в жизнь бы, ежели что другое, не ушла. Легко ли родное бросать. Две ночи ревом ревела, пока избу заколачивать принялась. Стала в дверях, а рука не поднимается. А вдруг Иван живой, да вернется?

Она заплакала.

На развилке Перфильев остановил коня, сошел и протянул Марье узел. Она посмотрела на него долгим виноватым взглядом, опустила голову, взяла за руку сына и медленно пошла по дороге. Лапчик побежал следом.

Собрание

Почти все оставшееся население колхоза «Светлый путь» просторно разместилось в большой комнате правления: бабы, девчонки, двое стариков, конюх, Григорий Шишканов с сыном и Санька. Все молча сидели по лавкам вдоль стены. На председательском месте за столом сидел уполномоченный из района. Припоздавший Перфильев прошел и сел рядом.

— Почему так плохо собираетесь? — недовольно проворчал уполномоченный. — Мне сегодня еще к вашим соседям надо успеть.

Перфильев, словно подсчитывая, оглядел собравшихся, нахмурился и негромко подвел итог:

— Все уже собрались.

— Как все? — удивился уполномоченный. — Это все, что ли?

— Все. Кроме доярок все, кто на уборке будет.

Уполномоченный долго молчал, перебирая бумаги и сверяя какие-то списки, потом словно нехотя поднялся.

— Товарищи колхозники, наступила самая ответственная для нас пора — уборка. Святое, можно сказать, время. Сельское хозяйство всей нашей страны, и нашей области в частности, держит сейчас ответственнейший экзамен перед народом. Выдержим его — будем с хлебом. А хлеб сейчас нужен, как никогда. Запасов в стране, сами понимаете, какие после такой войны запасы… Кое-кто на Западе там думает сейчас — вот, мол, попался Советский Союз, на поклон пойдет. Планы разные строят. Только они забыли, товарищи, что наша страна огромная. И если, скажем, в одном конце ее засуха, то в другом все в порядке, дела идут. И еще они забыли о том, товарищи, как мы умеем работать.

Урожай вы вырастили, прямо скажем, замечательный, по всему району слава идет. И наш районный комитет партии надеется, что вы уберете его без потерь и в срок. Миллионы колхозников вышли и выходят сейчас на поля. Вы тоже, пусть небольшой, но отряд, которому поручено ответственнейшее, прямо скажем, дело. И надо с ним с честью справиться.

Уполномоченный поднял голову от своих привычно зачитанных и одобренных в райкоме тезисов и недоуменно посмотрел на угрюмо молчавших колхозников. Никто даже не пошевелился, не то чтобы высказать какое-нибудь одобрение или хотя бы кивнуть в знак согласия. Повернулся было к Перфильеву, чтобы хоть тот как-то поддержал, — «сделаем, мол, все, что в наших силах, все понимаем и одобряем…»

— Не убрать нам хлеб, товарищ, — неожиданно пробасил, не поднимая головы, конюх. — Что там ни говори, а реальность такая получается. Ране, против нынешнего, нас вчетверо было, и все мужики. Так и то, глядишь, какие десятины к снегу на поклон ложились. А нынче вовсе немыслимое дело.

Словно в полном согласии с прозвучавшими словами, собравшиеся как-то разом зашевелились, подняли головы, с интересом уставились на склонившегося к Перфильеву уполномоченного.

— Настроеньица у тебя, я посмотрю, — пробурчал он негромко. — С такими настроениями начинать — преждевременная капитуляция и даже хуже… Коммунисты кроме тебя имеются?

— Нету коммунистов. Только они…

— Что они?

— Так… к слову…

Уполномоченный выпрямился, недовольно и очень внимательно оглядел собравшихся.