Пороги

— Я отвечу товарищу. Товарищ, видимо, еще не полностью уяснил обстановку. Говорите, раньше вчетверо людей было. Верно. Значит, сейчас нам надо вчетверо, а то и больше работать. Больше! Как в войну работали! Справлялись? Вы же и работали.

— Работали… — проворчал конюх.

— Никто не говорит, что легко. Но надо, необходимо! Не-об-хо-димо!

— Работой нас стращать нечего. Работаем. Сколько сил хватает, работаем… — Конюх наконец тяжело поднялся и повернулся к сидящим за его спиной женщинам. — Только кому работать? — Он показал рукой сначала на Никитишну, на старуху Щукину, сидевшую рядом, потом на кучку подростков, пристроившихся в углу у входа. — Много она наработает? А она? Еле же ноги таскает. Или ребятня вон та? Гляньте на всех на них хорошенько…

Уполномоченный растерянно повернулся к Перфильеву.

Тот наконец разогнулся, встал, поморщившись от накатившей боли.

— Помолчи, Петр, — махнул он рукой в сторону конюха, — садись, мол. — Уберем мы хлеб. Не может быть, чтобы не убрали. Погода не подкосит, уберем. А погода, вон дед Ефим говорит, будет. Так что уберем. Будем день и ночь работать. Как надо. Уберем.

Екатерина не выдержала.

— Да тебе-то куда работать? Руки поднять не можешь. Во сне криком кричит. Товарищ, скажите хоть вы — нельзя ему… Врач говорит — нельзя работать, пораненный он весь. Лечиться надо, уезжать. Справку дал…

Все замерли, уставившись как один на Перфильева.

Тот через силу улыбнулся.

— Не шуми, Екатерина Матвеевна, не паникуй перед народом. Уберем хлеб, тогда и лечиться подумаем. Болеть мне сейчас нельзя.

— Да как же нельзя? Врач сам сказал — обязательно даже, — неожиданно для себя самой почему-то растерялась Екатерина.

— Нельзя! И что я еще хотел вам сказать… Первый секретарь райкома, товарищ Перетолчин Виссарион Григорьевич, сам лично обещал нам помощь. На уборку к нам приедут из города…

Пробежал и стих легкий оживленный говорок.

Уполномоченный сразу обрел прежнюю свою уверенность и значительность.

— Вот видите. Я, правда, об этом решении, прямо скажем, не информирован. Но если товарищ Перетолчин сказал, значит помогут. Я что еще хотел добавить… — Он заглянул в свой блокнот. — У нас на фронте как было? Если идешь в атаку без уверенности в победе, не дойдешь, захлебнется атака. Уверенность нам нужна, товарищи. Уверенность и еще раз уверенность. И не с такими трудностями справлялись.

Перфильев неожиданно для всех вдруг медленно и неуверенно направился к двери, даже не прихрамывая, а как-то беспомощно приволакивая раненую ногу. Екатерина кинулась следом, подставила для опоры плечо. Пронзительно заскрипела, закрываясь за ними, дверь. Удивленно посмотрел им вслед, но продолжал, не останавливаясь говорить, уполномоченный.

— Я твердо обещаю вам, товарищи, преодолеем все это. Разруху преодолеем, время трудное переживем. Переживем и преодолеем. Сами потом свою жизнь не узнаете. Вспомните, как перед самой войной жили? Так еще лучше будет, намного лучше.

— А с мужиками как будет? — выкрикнула сидевшая у окна Дарья.

— Не пойму вопроса? — растерялся уполномоченный.

Дарья поднялась и, выпрямившись во всю свою могутную стать, уверенно стала объяснять:

— Так перед войной, товарищ дорогой, у нас мужики были. Интересуемся, как дальше-то будет? А то сами оставайтесь, мужчина вы видный…

Бабы засмеялись. Старик сторож крикнул с места:

— Она у нас, товарищ уполномоченный, по мужикам тройную норму сполнит…

Перфильев придержался за косяк входной двери, прислушался, встретился глазами с Екатериной, попытался улыбнуться, услышав смех из-за двери, и медленно опустился в беспамятстве боли на доски крыльца.

Повестка

Тихо в деревне. Только у избы Перфильевых сидит на лавке мальчишка и на трофейном аккордеоне Рогова подбирает мелодию «Сулико». Тоскливо, спотыкаясь, постанывает неуверенная песня. Проходивший мимо Санька потрепал музыканта по взъерошенному затылку и вошел в дом.

Перфильев лежал в постели. Санька нерешительно замер у входа — будить? Не будить? Не открывая глаз, Перфильев спросил:

— Жатки проверил?

Санька, настроенный на совсем другой разговор, перевел дыхание, ответил не сразу:

— На Хромцовской ножи заедает, если быстро пускать.

— Зажим отпусти немного, — по-прежнему не открывая глаз, посоветовал Перфильев.

— Отпустил, — согласился Санька.

— А твоя как?

— Ладная.

— Черт, надоел со своей музыкой… — открыл наконец глаза Николай. — Скажи Петру — коней пусть на ближнем выпасе держат, там отава добрая.

Санька согласно кивнул и, собравшись с силами, выдал наконец:

— В военкомат мне завтра… Наготове. Ехать уже. Просил подождать, пока уберемся, говорят, «не положено». Разнарядка какая-то…

Перфильев сел на кровати, спустил ноги на пол.

— Повестка при тебе?

— Нет.

— Чего раньше не сказал? Проводить же надо собраться.

— Ни к чему… Подождать просил… Ни в какую.

— Подождать… Ты, Санек, считай, уже под ружьем. В армии не ждут… В армии приказ — святое дело, попятных быть не должно.

— Кто на жатке-то теперь будет? — не утерпел поинтересоваться Санька.